После Второй мировой войны в Восточной Европе воспроизводилась советская модель тоталитарного режима с присущими ему чертами: культом лидера, массовыми репрессиями. По советскому образцу были проведены коллективизация сельского хозяйства (частичным исключением была Польша) и индустриализация.
Формально восточноевропейские страны считались независимыми государствами. В то же время с созданием Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Информбюро) в 1947 г. фактическое руководство «братскими странами» начало осуществляться из Москвы.
Задача осуществления модернизации была, бесспорно, актуальна для восточноевропейских стран. Правящие в них коммунистические партии стремились решать эти проблем социалистическими методами, копируя опыт модернизации в СССР в годы первых пятилеток.
Тоталитарные режимы в большинстве восточноевропейских стран оставались неустойчивыми. Послевоенная история Восточной Европы насыщена попытками освобождения от опиравшихся на поддержку СССР режимов, пересмотра идеологических основ социализма. Для населения восточно-европейских стран, несмотря на стену информационной блокады между Востоком и Западом Европы, очень быстро стало очевидно, что экономическая политика правящих коммунистических режимов терпит полный провал.
Кризис советской модели социализма в Восточной Европе начал развиваться почти сразу со времени ее установления.
Разоблачение культа личности Сталина XX съездом КПСС в 1956 г. привело к смене в свое время выдвинутых и поддерживаемых им руководителей правящих партий в большинстве восточноевропейских стран.

Политика СССР в отношении восточноевропейских стран
Попытки демонтажа тоталитарных структур власти в Венгрии в 1956 г., перехода к мно-гопартийности, предпринятые руководством правящей партии, переросли в антитоталитарную, демократическую революцию. Эти стремления были подавлены советскими войсками. Попыт-ка реформ, перехода к «социализму с человеческим лицом», предпринятая в Чехословакии в 1968 г., также была пресечена вооруженной силой.

Углубление кризиса «реального социализма»
В 1970-е гг. во многих странах Восточной Европы исподволь проводились реформы, открывались ограниченные возможности развития свободных рыночных отношений, активизировались торгово-экономические связи с государствами Западной Европы, ограничивались репрессии против инакомыслящих. Перемены, однако, носили ограниченный характер, проводились с оглядкой на позицию руководства СССР, относящегося к ним неодобрительно.
Своего рода переломом стали события в Польше в 1980- 1981 гг., где сформировался независимый профсоюз «Солидарность», сразу занявший антикоммунистическую позицию. Его членами стали миллионы представителей рабочего класса Польши, отвергшие право коммунистической бюрократии править от его имени. В этой ситуации СССР и его союзники не решились использовать войска для подавления инакомыслия. В Польше было введено военное положение и установлено авторитарное правление генерала В. Ярузельского. Это ознаменовало собой полный крах идеи «реального социализма», который вынужденно был заменен, с одобрения СССР, на военную диктатуру.
ХX век был свидетелем не только подъема, но и заката тота¬литаризма, крушения тоталитарных политических режимов во многих странах. Это не причуда истории, а скорее законо¬мерный продукт общественного развития.

Крах административно-командной системы.
При системе принятия решений без широкого обсуждения, одним лидером или группой лидеров приоритеты в распределении ресурсов нередко определялись ошибочно. Ресурсы расходовались на проекты, не дающие отдачи, а то и оборачивающиеся ущербом.
Централизованное, административно-командное управление экономикой по мере роста ее масштабов требовало роста управленческого аппарата, работающего с уменьшающейся отдачей. Один «центр власти» в принципе не способен отслеживать, контролировать и плани-ровать, тем более на несколько лет вперед, все связи между десятками тысяч больших, малых и средних предприятий, изменения конъюнктуры мировых рынков. Это породило анархию в экономике, которая только на словах осталась централизованно планируемой.

Кризис идеологии
Обеспечивая себе массовую поддержку с помощью идеологии, тоталитарный режим дол-жен был постоянно демонстрировать успехи, подтверждать реалистичность сформулированных сверхзадач, в противном случае энтузиазм уступает место разочарованию и раздражению.
Лидеры СССР и других стран, провозгласивших себя достигшими низшей фазы коммунизма, были связаны обязательством построить самое прогрессивное и справедливое в мире общество, где потребности людей (разумеется, разумные) были бы полностью удовлетворены.
Идеологи КПСС и других правящих родственных ей партий предлагали различные объяснения причин, по которым поставленные цели оказывались недостижимыми. Однако эти объяснения, даже принимаясь всерьез, объективно ослабляли основы тоталитарной государственности. Ссылки на происки внешних и внутренних врагов усиливали в обществе атмосферу всеобщей подозрительности, которая использовалась в карьерных целях своекорыстными фракциями бюрократической элиты, расправлявшейся с наиболее талантливой и творческой частью интеллигенции. Разоблачения просчетов, ошибок и преступлений предыдущих лидеров, нередко, будучи справедливы, дискредитировали тоталитарный режим вообще.
Критика лидеров является обычным и привычным делом в условиях демократии. По-скольку тоталитарный режим строится на обожествлении вождей, их развенчание или очевидная физическая немощь (Ю.В. Андропов, К.У. Черненко) выступали источником падения доверия к нему. Ложь относительно мнимых успехов играла большую роль в обеспечении стабильности режима, однако с развитием средств массовой информации и их глобализацией, благодаря международному радиовещанию, спутниковому телевидению скрывать правду становилось все сложнее.
Разочарование в идеологии постигло не только управляемых, но и многие звенья управленческого аппарата. Для многих представителей иерархического, бюрократического механизма управления идеология стала не столько символом веры, сколько данью ритуалу, средством прикрытия обеспечения личных интересов, в том числе и в сфере обогащения.

Изоляция на международной арене
Советский тоталитарный режим, в силу присущего ему недоверия к политике стран, где господствовала иная идеология, стремлений к полному контролю над всеми сферами жизни общества, с большими опасениями относился к международному сотрудничеству. Возможности использования преимуществ международного разделения труда, научно-технического и гуманитарного сотрудничества сознательно ограничивались. Стремления к самоизоляции подпитывались проводимой странами Запада в годы «холодной войны» политикой ограничений на торговлю, что также было фактором утраты темпов развития.
С созданием в 1949 г. Совета Экономической Взаимопомощи между СССР и восточноев-ропейскими странами формировалась система международного разделения труда, однако темпы ее развития уступали западноевропейским.
Низкая эффективность интеграции в рамках СЭВ усиливала потаенное недовольство его участников сложившейся моделью взаимоотношений. Росли стремления, в том числе и у самой крупной страны СЭВ - СССР, к развитию торгово-экономических связей с высокоразвитыми странами Запада.
Сложности взаимоотношений со странами, которые были ранее причислены к надежным союзникам СССР, к миру социализма, подрывали доверие к идеологии, исповедовавшейся КПСС.
Симптомы кризиса советской модели тоталитарного социализма проявлялись, прежде всего, в экономике (нулевой рост, устаревание и износ основных производственных фондов, отставание от стран Запада в освоении новых технологий, низкий уровень жизни большинства населения и т.д.).
В большинстве стран Восточной Европы нарастающая волна массовых выступлений в пользу демократизации и рыночных реформ, фактическая легализация оппозиции вызвала политические кризисы.

Восточная Европа после социализма
Итогом мирных демократических революций стал отказ восточноевропейских стран от участия в Организации Варшавского договора, которая прекратила свое существование. Были ликвидированы структуры Совета Экономической Взаимопомощи. Экономические и политические связи были переориентированы на Евроатлантические государства. В 1991 г. большинство восточноевропейских стран подписало соглашения об ассоциации с Евросоюзом.
Курс на ускоренный переход к рыночной экономике, связанный с приватизацией промышленности, свертыванием нерентабельного, по западноевропейским стандартам, производства, экономией на социальных программах вызвал серьезные проблемы. Наметился рост инфляции, безработицы, произошло падение уровня жизни. В значительной мере это было связано с тем, что пришедшие к власти новые лидеры, приобретшие популярность как убежденные сторонники свободы и демократии, имели весьма схематичные преставления о рыночной экономике. Это создало условия для определенного сдвига влево в странах Восточной Европы. Речь не шла о возврате к советской модели социализма. Большинство бывших коммунистических и рабочих партий сменили лидеров, пересмотрели свои программные установки. Не отказываясь от идеалов социальной справедливости, они предложили такие модели их реализации, которые совместимы с рыночной экономикой, политическим плюрализмом, иначе говоря, близки к социал-демократическим представлениям о социализме.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. Какими факторами был обусловлен выбор модели развития государств Восточной Европы после второй мировой войны? Что было общее и что отличало послевоенное развитие этих стран?
2. Что представляла собой «доктрина Брежнева», каков был ее основной идеологический, политический смысл?
3. Раскройте роль идеологии в условиях тоталитарных режимов. Была ли она источником их силы или их слабости? Ответ поясните.
4. Какую роль при тоталитарном режиме играет личность лидера? Сделайте выводы о значении просчетов, ошибок лидеров для развития их стран.

После окончания Второй мировой войны 7 государств Центральной и Восточной Европы (с образованием в 1949 г. ГДР их стало 8), население которых составляло около 100 млн. человек, попали в советскую зону влияния. Это и определило общие тенденции их политического развития в течение всего периода «холодной войны». Послевоенная история стран данного региона — это история становления, развития и распада режимов советского, тоталитарного типа.

Советские войска оказались на территории освобожденных ими стран Центральной и Восточной Европы. Здесь сразу же началось формирование новых органов власти. Правительства восточноевропейских государств, заметную роль в которых играли местные коммунисты, стали ориентироваться на Москву. Руководящую роль в компартиях, за небольшим исключением, занимали политики, прошедшие школу Коминтерна. Сильное влияние левых политических сил объяснялся их активным участием в движении Сопротивления, ослаблением правых сил после разгрома фашизма, а также откровенной поддержкой со стороны Советского Союза.

Сначала коммунистические партии входили, как правило, в состав широких общественно-политических объединений — Народного (национальных) фронтов. Такие объединения не сложились только в двух странах — Югославии и Албании, поскольку до конца войны коммунисты уже располагали монополию на власть.

Представители компартий получали министерские должности в коалиционных правительствах. Постепенно их влияние усиливалось. В частности, авторитет коммунистов вырос после проведения в восточноевропейских странах аграрной реформы, сопровождалась уничтожением крупного землевладения.

Поворотным пунктом в истории восточноевропейских стран стал 1947 г., когда было создано Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформ). Его участники взяли курс на создание коммунистических правительств путем исключения и преследования любой оппозиции и форсирование социально-экономических преобразований по советскому образцу (завершение национализации промышленности, индустриализация, коллективизация сельского хозяйства, «культурная революция» и т. д.). Следствием этого курса стал процесс ликвидации альтернатив общественного развития стран Восточной Европы, травли инакомыслящих, аресты и казни лидеров оппозиции, узурпация власти коммунистическими партиями. В основном этот процесс завершился в 1948 г.

Закрепившись во власти, коммунистическое руководство стран региона перешло к осуществлению преобразований, которые способствовали утверждению советской модели в сфере экономики. Была завершена национализация. На рубеже 40-50-х годов повсеместно внедрялась политика коллективизации сельского хозяйства. Развитие экономики регламентировался и направлялся с помощью пятилетних планов, стержнем которых была форсированная индустриализация. Как результат — на фоне роста общих объемов промышленного производства способность его удовлетворять жизненные потребности населения значительно сократилась.

Советская модель копировалась и в организации общественно-политической жизни. Была ограничена роль представительных органов власти, в первую очередь это коснулось парламентов — высших органов законодательной власти. Ключевым звеном политической системы стала Коммунистическая партия, из высшего и среднего эшелонов которой формировалась партийно-хозяйственная номенклатура, «новый класс», диктатура которого выдавалась за диктатуру пролетариата. Во всех государствах Восточной Европы утвердилась идеология марксизма-ленинизма в ее упрощенной сталинской интерпретации. Было покончено с политическим плюрализмом.

В четырех странах Восточной Европы — Румынии, Венгрии, Албании и Югославии — не осталось других партий, кроме коммунистических (хотя после разрыва с СССР в 1949 г. югославская модель приобрела некоторые специфические черты). В других странах — Польше, Чехословакии, ГДР, Болгарии — формально рядом с коммунистическими хранились и другие партии, но фактически их роль в общественно-политической жизни сводилась к минимуму. Была поставлена под жесткий партийно-государственный контроль духовную жизнь общества.

Распространение и утверждение одинаковой тоталитарной системы вызвало во всех странах скрытую напряжение, с которой вели борьбу в основном с помощью репрессий. Однако избежать возникновения кризисных явлений внутри тоталитарного социализма не удалось.

В июне 1953 г. произошло народное восстание в Восточном Берлине, прошли также массовые антиправительственные демонстрации в 270 населенных пунктах ГДР, стали следствием усиления эксплуатации трудящихся.

В 1956 г. глубокая общественно-политический кризис охватил Польшу. В том же 1956 г. состоялась народная революция в Венгрии, направленная против сталинизма. Советское руководство подавило эту революцию вооруженным путем.

В январе — августе 1968 г. осуществлялся реформаторский курс Компартии Чехословакии во главе с А. Дубчеком («Пражская весна»), направленный на строительство «социализма с человеческим лицом». Этот курс был прерван 21 августа 1968 вторжением войск Варшавского договора. Поражение «Пражской весны» вновь продемонстрировала готовность руководства СССР подавить любую попытку той или иной страны выйти из зоны советского влияния. Руководство КПСС присвоило себе право вмешиваться во внутренние дела своих восточноевропейских союзников с целью защиты ценностей социализма. Подобные действия получили название «доктрины Брежнева».

На рубеже 70-80-х годов началось мощное оппозиционное движение в Польше во главе с независимым профсоюзом «Солидарность», что заставило руководство страны в 1981 г. ввести военное положение.

Все это свидетельствовало о том, что кризис тоталитарного социализма углублялась и постепенно охватывала все государства Восточной Европы.

Революции 1989-1991 гг

К концу 80-х годов возможности развития государств Центральной и Восточной Европы в рамках советской модели социализма были исчерпаны. Катастрофически увеличивалось экономическое и технологическое отставание от стран Запада, увеличивался разрыв между уровнем жизни в социалистических и западных странах. Все менее эффективно работала плановая экономика советского образца.

Хозяйственные трудности вызывали социальное напряжение в обществе, достигшая высокого уровня. Активизировалась политическая оппозиция и другие элементы гражданского общества (церковь, творческие союзы, университетские центры и т.д.). Резко снизился авторитет коммунистических партий и возглавляемых ими режимов, не подвергавшихся реформированию из-за монополии на власть партийно-государственной бюрократии.

Важной предпосылкой революций конца 80-х — начале 90-х годов стала советская перестройка и отказ СССР от «доктрины Брежнева».

Впереди всех революционные изменения начались в Польше и Венгрии. В Польше в 1989 г. была легализована «Солидарность», на парламентских выборах оппозиция получила треть голосов. Президентом страны был избран коммунист, генерал В. Ярузельский. Однако коммунисты потеряли ведущие позиции в правительстве, которое возглавил представитель «Солидарности».

Авторитет компартии продолжал падать, и в 1990 г. она заявила о своем самороспуске. Демонтаж политической системы, сложившейся в послевоенной Польше, был завершен, когда в декабре 1990 г. президентом страны был избран лидер «Солидарности» Л. Валенса.

В Венгрии в 1989 г. коммунистам пришлось начать переговоры с демократической оппозицией, в результате которых были выработаны условия перехода к правовому государству. Осенью коммунистическая партия распалась, ее реформаторское крыло заявило о разрыве с прошлым. На выборах 1990 г. победу одержала демократическая оппозиция.

«Октябрьская» революция 1989 г. в ГДР привела не только отставку прежнего руководства страны, но и падения Берлинской стены и победу на парламентских выборах в марте 1990 г. правоцентристских сил, взявших курс на объединение Германии. «Бархатные» революции произошли также в Чехословакии и Болгарии.

В Румынии же отказ от тоталитарного социализма происходила в ходе кровавых столкновений. Началом революции стали события в городе Тимишоаре, где власть пыталась подавить выступление венгерских этнических меньшинств. Беспорядки перекинулись в столицу страны Бухарест.

21 декабря 1989 грандиозный митинг в центре города перерос в вооруженные столкновения и бои народа с армейскими частями. В этих боях погибло около тысячи человек. Н. Чаушеску, правивший страной с 1965 г., и его жена были арестованы и по приговору военного трибунала расстреляно 25 декабря 1989 г. Основные политической силой страны стал Фронт национального спасения, который возглавил бывший коммунист И. Илиеску. В 1990 г. он был избран президентом страны.

Последней страной, где на смену коммунистам пришли демократы, была Албания (1992 г.).

Следовательно, революции 1989-1991 гг в странах Центральной и Восточной Европы отличались методами осуществления: от мирной («бархатной») в Чехословакии к кровавой в Румынии, но везде они были направлены на ликвидацию социалистического строя.

Революционные изменения имели ряд общих черт, свидетельствующих о демонтаже тоталитарной системы: лишение коммунистов монополии на власть, утверждения плюралистической политической системы, деполитизация армии, органов правопорядка, госбезопасности, восстановление принципа разделения властей и свободных выборов, разработка программ рыночных реформ, отмены цензуры и т.д.

Распад Югославии, гражданская война. Новые государства на Балканах

Распад многонациональной Югославии вылился в длительную и жестокую войну. Крах социализма возродил и усилил взаимную вражду между народами, населявшими наибольшее государство на Балканах. Ситуацию обострили попытки лидера Сербии С. Милошевича сохранить доминирующие позиции его республики в союзном государстве.

Распад Югославии начался летом 1991 г. и завершился к весне 1992 г. На Балканах возникли 5 новых государств: Словения, Хорватия, Македония, Босния и Герцеговина, а также Союзная Республика Югославия (ее в апреле 1992 г. образовали Сербия и Черногория).

Становление новых балканских государств сопровождалось 10-дневным войной Югославской народной армии против Словении летом 1991 г., затяжным сербо-хорватским вооруженным конфликтом, гражданской войной в Боснии и Герцеговине (1992-1995 гг.)

Чрезвычайно острой оставалась проблема Косово, населенного на 90% этническими албанцами (этот край находится в административных границах Сербии). Нежелание С. Милошевича идти на уступки этническим албанцам привело к созданию в 1998 г. Освободительной армии Косово (ОАК), которая начала партизанскую войну с правительственными войсками.

После провала попыток мирового сообщества урегулировать этнический конфликт политическими методами, руководство НАТО, нарушив Устав ООН, приняло решение о бомбардировке Югославии.

В марте 1999 г. началась операция «Союзная сила», целью которой было объявлено предотвращения гуманитарной катастрофы в Косово. Оказавшись под жесточайшим политическим и военным прессингом, югославское руководство было вынуждено пойти на соглашение с НАТО.

Сербские войска были полностью выведены из Косово (вслед за ними последовала и большинство сербского, еврейского и цыганского населения края). Отряды ВАК должны были сдать оружие. Косово перешло под контроль международных миротворческих сил. Но как показал последующий ход событий, присутствие миротворческих сил не обеспечила безопасности сербского населения в Косово.

В конце 2000 г. С. Милошевич был отстранен от власти (его арестовали, а позже передали под юрисдикцию Международного Гаагского трибунала). Президентом стал лидер демократических сил В. Коштуница. Победа демократов на выборах сербского парламента укрепила их власть, направленную на либерализацию страны. Союзная Республика Югославия превратилась в Федерацию Сербии и Черногории. Смена власти, которая произошла, позволила Сербии выйти из международной изоляции.

Интеграция ряда стран в НАТО и общеевропейских структур

После самороспуска летом 1991 г. Организации Варшавского Договора и Совета Экономической Взаимопомощи и распада СССР, произошел вскоре, многие страны Центральной и Восточной Европы заявили о своем желании интегрироваться в европейские военно-политических структур. В марте 1999 г. стали полноправными членами НАТО Польша, Чехия и Венгрия. В 2002 г. в НАТО были приглашены Словакия, Румыния, прибалтийские государства, а вслед за ними — Болгария.

Во второй половине 90-х годов рыночные реформы в странах Центральной и Восточной Европы начали приносить свои плоды — в экономике наметились позитивные изменения. Наибольших успехов удалось достичь сначала Польши, а затем Словении, Чехии, Словакии и Венгрии. Именно эти страны больше других отвечали критериям для вступления в Европейский Союз.

В конце апреля на саммите ЕС в Афинах был подписан договор о вступлении этих пяти государств в Евросоюз (в мае 2004 г.). Достижение этой цели является одним из приоритетных внешнеполитических задач и других государств региона.

После провозглашения независимости Украины страны Центральной и Восточной Европы установили с ней дипломатические отношения, налаживается их экономическое и культурное сотрудничество.

Итак, мы подошли к вопросу о Восточной Европе, где, как мы знаем, рассматриваемые нами явления приняли особые фор­мы, породив самые поразительные гибриды, а то и совершенно но­вые исторические образования. Последние зачастую оказывались плодом доведения до крайности, в своеобразных условиях, процес­сов, происходивших на Западе; так что опыт Восточной Европы, именно в силу своего экстремального характера, проливает на них новый свет, позволяя увидеть такие их аспекты и скрытые грани, ко­торые в противном случае было бы очень трудно разглядеть.

Зададимся вопросом: каковы же были эти своеобразные усло­вия? Наиболее точный ответ дал, пожалуй, Людвиг фон Мизес вскоре после первой мировой войны 1 . Он разработал тогда интер-претативное (т.е. не географическое, а скорее историческое) поня­тие Восточной Европы с меняющимися границами, где анализ на­ционального вопроса в совершенно ином контексте, нежели на Западе, сливался с анализом особых проблем и форм государствен­ного строительства и экономического развития в этих условиях.

Для Мизеса Восточная Европа представляла собой совокуп­ность многонациональных территорий, где - под влиянием трех ве­ликих перемен, о которых мы говорили, - установились особые связи между отсталостью (во многом обусловленной длительными иноземными нашествиями 2 и поэтому не только социально-эко-

1 Именно поэтому я стал редактором итальянского издания его «Государства, нации и экономики» (1919) (Mises L, von. Stato, nazione ed economia. Torino: Bollati Boringhieri, 1994) и впоследствии отчасти опирался на догадки Мизеса в ра­боте: Graziosi A. Dai Balcani agli Urali. L"Europa orientale nella storia contemporanea. Roma: Donzelli, 1999.

2 На Востоке, собственно, длительные иноземные нашествия не только задержа­ли процесс лингвистической гомогенизации и вообще экономического, культурно-

комической, но и государственно-политической), национально­стью и различного типа национализмом, государственным строи­тельством, попытками модернизации и идеологической продук­цией.

Такое понятие Восточной Европы отличалось от других и по-новому освещало великие исторические процессы, которыми были охвачены и отмечены XIX и XX вв. на Европейском конти­ненте 3 . В то же время оно было сильнее, эластичнее и сложнее мо­нотематических интерпретаций, например экономических, а так­же концепций, несущих на себе печать идеологии либо вдохновленных национальными интересами, как, скажем, пред­ставления о Mitteleuropa 4 или разного рода «щитах» против той или иной внешней угрозы, которыми изобилуют местные нацио-

го и государственного развития. Они также стали причиной разнообразных отка­тов назад, вызванных тем, что Блок называл основной чертой западного мира в на­чале средневековья, т.е. «столкновением и слиянием цивилизаций, находящихся на весьма различных ступенях эволюции» (в нашем случае имеется в виду татаро-мон­гольское иго). Восточная Европа, таким образом, стала особенно ярким примером интереснейшего, с научной точки зрения, феномена сосуществования разных исто­рических эпох в течение одного и того же исторического периода.

3 Интерпретативная сила схемы Мизеса в действительности такова, что ею, хотя бы косвенно, можно руководствоваться и при анализе других, более или ме­нее «отсталых», многонациональных территорий, которых так много было, есть и будет на нашей планете. Между прочим, нечто подобное отмечал Арнольд Тойн-би, когда, размышляя об армянской трагедии 1915 г., заговорил об «опустошени­ях», которые производит и еще произведет импорт такого западного института, как национальное государство, «на огромном пространстве от Данцига до Триеста и вплоть до Калькутты и Сингапура [где] отдельные элементы населения, говоря­щие на разных языках, не распределяются по четко ограниченным группам, а, на­против, живут вперемешку, в теснейшем соседстве в городах, деревнях и даже на одной улице» и где разные национальности «не только территориально-географи­чески вклинились одна в другую, но и в равной степени солидарны в социально-экономическом плане» (цит. по: Tagliaferri Т. Material! per lo studio dell"opera di Arnold J. Toynbee: dattiloscritto. Universita di Napoli «Federico II», 2001. P. 127 ss.; cp. также выше, с. 10, прим. 4). Данная цитата, так же как анализ Нэмира, к которому мы еще вернемся, показывает, что говорить об «открытии» Мизесом решающей роли многонациональное™ нельзя: идея носилась в воздухе. Тем не менее остает­ся фактом, что Мизес не только ясно и четко написал об этом уже в 1919 г., но и дал этой идее наиболее стройную формулировку, сразу уловив ее взаимосвязь с государством, экономикой, идеологическими направлениями и европейской ис­торией.

4 Ср.: Meyer H.C. Mitteleuropa in German Thought and Action, 1815-1945. Haag: Martinus Nijhoff, 1955.

нальные мифологии, часто опирающиеся на совершенно правиль­ную, но всегда неполную и упрощенную трактовку прошлого 5 .

Мы говорили, что главной чертой Восточной Европы, по Ми-зесу, было ее существование (еще на заре XIX в.) как совокупно­сти территорий, где множество языков и религий не только жили бок о бок друг с другом, но пересекались, накладывались друг на друга, образуя пеструю мозаику. Временами монохроматический фон мог доминировать над этой пестротой, но никогда не получал окончательного перевеса.

По мнению Мизеса, то был, помимо прочего, результат дли­тельного периода нашествий, которые на Западе были остановле­ны несколько столетий назад, благодаря чему там смог начаться медленный (правда, иногда тоже сопровождавшийся всплесками буйства и жестокости) процесс ассимиляции, приведший в итоге к созданию крупных культурных, религиозных и лингвистических блоков - базы современных европейских наций-государств. Та­ким образом, эти блоки являлись плодом исторической эволю­ции: если, как заметил Марк Блок, «сегодня лингвистическую карту Европы [Западной] можно нарисовать несколькими боль­шими однотонными пятнами», та же карта для периода «между переселением народов и 1000 годом или около того», несомненно, представила бы «богатую палитру самых разных оттенков» 6 . Запад­ная Европа тоже была когда-то многонациональной территорией (и ничто не мешает ей снова стать таковой, поскольку даже после того «сегодня», когда писал Блок, в ней шли и обратные процессы).

Восточная Европа начала XIX в., куда уже проникли немцы, пе­режила последнее великое нашествие - османское, мусульман­ское - всего два столетия назад, а меньше века назад подверглась русской экспансии. В ней уживались, в масштабах, неизвестных За­падной Европе даже «в 1000 году или около того», три монотеисти­ческие религии, множество церквей, порожденных христианскими расколами, а продолжающееся стихийное или насильственное пе­ремещение населения на просторах великих империй, властвую­щих здесь, лишь усугубляло языковую и религиозную неразбериху.

5 Я даю краткий обзор этих других интерпретаций в своем предисловии к упо­мянутому итальянскому изданию книги Мизеса (Graziosi A. Alle radici del XX secolo europeo // Mises L. von. Stato, nazione ed economia. P. ХХГХ), а также в своей книге: Graziosi A. Dai Balcani agli Urali. P. 36 ss.

6 Bloch M. Melanges historiques. Paris: Editions de 1"Ehess, 1963. Vol. I. P. 70.

Кроме того, этнические и религиозные различия воспроизво­дили и усиливали различия социально-экономические. На многих территориях традиционные элиты говорили на другом языке и по­сещали иные храмы, нежели подчиненные им крестьяне. Такая же ситуация была характерна для городов, чье население по языку, культуре и религии было чуждо населению окружающих дере­вень, - и это служило мощным фактором обострения и варвариза­ции традиционных противоречий между городом и деревней, ко­торыми так богата западная история и историография.

Возьмем, к примеру, Львов, столицу австрийской Галиции - региона, где в XIX в. заправляли поляки-католики, а жили по пре­имуществу (особенно на востоке) украинские крестьяне-униаты (греко-католики) с вкраплениями еврейского населения. Сама эволюция названия города - Lemberg, Lwov, Львов, Льв1в - четко фиксирует смену национальностей, населявших его и управляв­ших им начиная с XV в., когда там жили немцы, евреи, поляки, армяне и греки. Мало-помалу всех вытеснили поляки и евреи, а затем в конце концов - украинцы (которых вначале было всего лишь тридцать семей), сделавшие город главным центром своего национального движения.

Список когда-то «чужих» городов долог. Он включает немецко-еврейские Буду и Прагу и венгерские центры в Трансильвании и Словакии; немецкие города в Прибалтике и Судетах и шведские в Финляндии; итальянские - в Истрии и Далмации, турецкие на Балканах и греческие в Болгарии и на побережье Малой Азии; ев­рейские местечки в Белоруссии и Галиции, русские и еврейские го­рода на востоке и юге Украины, например, Киев, где в 1897 г. толь­ко 22% населения говорили на украинском как на родном языке, или Одесса, где тогда же лишь 5,6% населения были украинцами (а больше половины - еврейского происхождения); наконец - ар­мянские центры в Закавказье, какими были и Тбилиси, и Баку 7 .

Именно исходя из личных наблюдений подобных реалий и сво­их размышлений над ними, Льюис Нэмир (Людвик Бернштайн, он же Немировский), как и Мизес - выходец из австрийской Галиции, находившейся под властью поляков, обогатил анализ многонацио­нальное™ у Мизеса, обратив большее внимание на проблему власт­ных отношений между языковыми и религиозными группами и

7 Другие цифры см.: Pearson R. National Minorities in Eastern Europe, 1848-1945. London: Macmillan, 1993.

четче выявив их роль в определении структуры и характера истори­ческих процессов, проходивших в Восточной Европе 8 .

Последняя, по Нэмиру, представляет собой своего рода евро­пейский Средний Восток - полоску малых наций, зажатых между «Россией» и «Германией» (кавычки здесь необходимы, ибо, как мы увидим, эти термины говорят о серьезных недочетах вообще-то гениальной интерпретации), и арену деятельности, в течение столетий, нескольких «народов-хозяев» (master nations), осуществ­лявших здесь неполные завоевания.

Народы-хозяева, каковыми Нэмир считает немцев, поляков, мадьяр и итальянцев, со временем «накрыли соседние с ними тер­ритории сетями с крупными ячейками, то тут, то там перемежаемы­ми более или менее объемистыми монолитными блоками». Эти сети образовали их поселенцы на завоеванных землях, а ширина ячеек как раз указывала на неполноту завоевания или, точнее, на то, что «каждое завоевание было полным в некоторых районах, но лишь частичным в гораздо более обширных областях». В зонах час­тичного завоевания правящие слои в целом замещались представи­телями народа-хозяина или культурно близкими ему элементами. Городское население либо постигала та же судьба, либо оно вообще создавалось ex novo - город заселялся новыми жителями, которые, таким образом, оказывались связаны с завоевателями, даже если отличались от них (так, например, поначалу произошло с евреями, по крайней мере в некоторых регионах). Деревни же, где прожива­ло подавляющее большинство населения, как правило, сохраняли свою религиозную, языковую и этническую идентичность.

В общем и целом, по словам Нэмира, «каждая Ирландия» этой Восточной Европы имела свой Ольстер, густо заселенный завоева­телями, свою «черту оседлости», свою англо-ирландскую аристо­кратию и своих крестьян, оказавшихся способными (чаще всего благодаря религии) сохранить некоторые из основных черт своей самобытной культуры, которые в будущем - главным образом в результате демографических перемен, о которых мы говорили, -должны были отвоевать свою территорию, затопив ее возвратной приливной волной.

8 См. его прекрасную, хотя и не бесспорную работу «From Vienna to Versailles» (Conflicts. Studies in Contemporary History. London: Macmillan, 1942), на которую я уже ссылался и еще не раз буду ссылаться. См. также: Tagliaferri Т. Nazionalita territorial e nazionalita linguistica nel pensiero storico di Lewis Namier // Archivio di storia della culture. 2000. Vol. XIII. P. 119-148.

Нэмир добавлял, что эту «срединную землю» населяли «тени» вполне реальных былых государств и империй. Многие из нацио­нальностей, живших там, «в тот или иной период действительно создавали свои государства, и все о них помнили, хотя лишь не­многие еще имели социальную базу [т.е. привилегированные со­циальные слои, способные управлять государством] и интеллекту­альные ресурсы, необходимые для независимого политического существования». Такие тени государств и империй покрывали карту Центральной и Восточной Европы, взаимно пересекаясь, выходя за существующие границы, порождая латентные кон­фликтные ситуации, претензии, взаимную ненависть и совершен­но противоположные воспоминания об одном и том же.

Идеи и образы здесь сильные и глубокие. И все же Нэмир, хоть и вскрыл фундаментальные исторические проблемы, нарисовал картину неполную и в общем неудовлетворительную. Не только по­тому, что отодвинул на второй план вопросы экономики и нацио­нально-государственного строительства, которые Мизес, наоборот, старался интегрировать в свою модель, более богатую переменны­ми величинами и, следовательно, прогностическими возможностя­ми, поскольку она позволяла, выделив некоторые важнейшие про­блемы, нащупать движущие пружины истории «Восточной Евро­пы». Анализ Нэмира даже в самых сильных своих пунктах грешил недостатками, происходящими от неспособности представить и ос­мыслить цельную картину национальных отношений на многона­циональных территориях. А ведь именно из-за чрезвычайной слож­ности исторических процессов, сформировавших их, из-за сущест­вования районов нестабильности, появившихся благодаря этим процессам, и провоцируемых ими конфликтов исследование мно­гонациональных территорий требует как можно более широкого взгляда: любая тень, заслоняющая ту или иную перспективу, - что бы ее ни отбрасывало, - может исказить весь анализ.

Сети, покрывающие нэмировскую «срединную землю», к при­меру, были не только прямым свидетельством прошлых завоева­ний: нередко они образовывались в результате насильственных переселений или стихийных миграций в стремлении избежать раз­ного рода преследований. Так что они представляли собой кос­венное следствие завоевания и чужеземных нашествий, но, в свою очередь, могли служить плацдармом для новых попыток завоева­ния, предпринимаемых уже бывшими жертвами. Кроме того, хотя Нэмир проводит крайне важное различие между имперскими на-

циями, держащимися на плаву и полностью отвечающими своей роли (как, например, немецкая), и полузатонувшими «народами-хозяевами», еще имеющими традиционные элиты и зоны господ­ства, но лишенными независимой государственности (как поляки австрийской Галиции и венгры, по крайней мере до австро-вен­герского соглашения 1867 г., когда последние практически восста­новили свое государство), этого недостаточно для описания ситуа­ций, весьма различных и все же во многих отношениях сходных.

Среди таких случаев можно назвать, с одной стороны, народы-хозяева, в настоящее время незначительные, но имеющие древнюю традицию, как, скажем, греки, которые еще с того момента, как вновь получили независимость в 1821 г., по меньшей мере до пора­жения 1922 г. в Турции считали свою территорию просто отправной точкой для восстановления античной империи, чья тень продолжа­ла жить и в многочисленных греческих общинах, разбросанных от Болгарии до восточных берегов Эгейского моря, и в православной церкви, где, впрочем, верховенству греков вскоре бросили вызов славяне, некогда находившиеся под влиянием Византии.

Совершенно иной и тем не менее концептуально однородный случай представляют собой народы, не имевшие государственных или имперских традиций (а если имевшие, то разве что в глубочай­шей древности), которые в XIX в. оказались в состоянии создать себе в Европе положение империи или по крайней мере сделать по­пытку в этом направлении. Речь прежде всего о сербах, которые, пользуясь тем, что первыми стали строить государство на Балканах, а также эксплуатируя народившиеся «югославские» идеи и факт на­личия сербских общин от Боснии до Баната (наследие не столько прежнего господства, сколько былых преследований), очень быстро начали играть агрессивную роль. То же самое, особенно после пер­вой мировой войны, можно сказать и о румынах.

Список народов-хозяев или тех, кто претендует на это звание, ни в коем случае не закрыт, и не замечать его эволюции - значило тогда и значит теперь делать ущербным анализ, вообще-то прово­дящийся в верном направлении.

Впрочем, были проблемы и более серьезные. И Нэмир, и Мизес справедливо усматривали в германском империализме главного и самого грозного врага малых народов «срединной земли». Мизес, в частности, сразу после первой мировой войны с беспокойством за­мечал перерождение колонизационного импульса в Германии, ко­торый, в отличие от подобных импульсов у англичан, французов,

голландцев, испанцев и португальцев, всегда направленных «только на тропические и субтропические страны», обратился «открыто... против европейских народов» (здесь мы сталкиваемся с глубоким провидением исторической почвы, на которой приживется и взра­стет идея последнего безумного и свирепого натиска немецкого на­рода на Восток). Однако, в отличие от Нэмира, по-видимому, не отводившего немцам места в обеих (прусской и австро-венгерской) империях своей центральной и восточной Европы и считавшего их только агрессорами и угрозой последним, Мизес сразу понял, что немцы составляют неотъемлемую часть «восточной» Европы. Не­мецкие общины на славянской земле (нэмировская «сеть») сыграли важнейшую роль в эволюции (точнее, инволюции) немецкой и ав­стрийской политики, в поражении и упадке либерализма, в посто­янном возрождении гегемонистских планов и повторении попыток экспансии на Восток - впрочем, и Нэмир искусно проанализиро­вал все эти элементы в своей «Революции интеллектуалов» 9 .

Сказанное выше о немцах было верно и в отношении русских и турок - других великих имперских наций, активно участвовавших в жизни региона, а также в отношении итальянцев, правда, в меньшей степени - пропорционально меньшему их присутствию на многонациональных территориях (в качестве наследия венеци­анской империи).

Любой, кто знаком с русской историей XIX в., хорошо знает, какую важную роль, определяющую ее ход, сыграла Польша со своими восстаниями - и в годы царствования Николая I, и в эпо­ху реформ его сына Александра II. В последующем столетии эта роль перешла к Украине, а отчасти также к Кавказу и Прибалтике. Конечно, тогда русское присутствие выглядело скорее как воен­но-бюрократическая оккупация, чем как сеть имперских поселе­ний, но и последние - пусть с опозданием в сравнении с немецки­ми - быстро строились и на Украине, и в Белоруссии, и в Прибалтике, и на Кавказе, и в Крыму (напомним, что последние территории были завоеваны только начиная с XVIII в.). Русское присутствие отразилось также в кризисе Османской империи и

9 Namier L.B. 1848: The Revolution of the Intellectuals. London: Oxford University Press, 1946. Это, наверное, наиболее «мизесианская» из книг Нэмира; на самых блестящих ее страницах, посвященных польскому вопросу в Силезии как причине упадка, в том числе интеллектуального, национального немецкого движения, фактически развиваются некоторые из гипотез, выдвинутых Мизесом в «Государ­стве, нации и экономике».

рождении новых балканских государств, и перед лицом такой силы имперского импульса трудно понять его недооценку со сто­роны Нэмира, а позднее - умнейшего исследователя Бибо 10 , если не вспомнить, что многим обитателям зон господства (а после - угрозы) немцев, венгров и поляков русские могли казаться спаси­тельным противовесом и ценными союзниками.

Неотъемлемой частью Восточной Европы была также Осман­ская империя, творение еще одного народа-хозяина, который по­степенно ретировался, гонимый восстаниями своих прежних под­данных, но при отступлении, несмотря на сопровождавшие его массовое истребление и бегство, оставил тут и там анклавы турец­кого или обращенного в ислам населения. В отличие от России и Германии того времени или современной Турции, Османская им­перия была, кроме того, многонациональной даже в своем центре, от Кавказа и Армянского нагорья, населенных армянами и курда­ми, до греко-армянских берегов Эгейского моря.

К Восточной Европе Мизеса, понимаемой в историко-интер-претативном ключе, принадлежали также народы-хозяева, чьи щупальца и сети, подобные немецким (и польским, и мадьяр­ским), протянулись в «срединные земли», но еще только-только обретали плоть либо уже разрушались. Иначе говоря, в ее состав входили все перечисленные нами имперские нации, включая их основные территории, расположенные за ее границами, но перио­дически волнуемые зарождающимися в ней землетрясениями.

Таким образом, эта Восточная Европа простиралась от Берлина и Вены до Москвы, от Балкан до Кавказа, от Прибалтики до побе­режья Малой Азии, охватывая все земли, занимаемые в начале XIX в. тремя великими империями - Османской, Российской и Австро-Венгерской, к которым вскоре добавилась четвертая, Гер­манская, и все народы, религии, языковые и культурные общно­сти, имевшиеся там. Последние были выстроены в иерархическую пирамиду: на вершине ее находились немцы, русские и турки, к ним как партнеры примыкали итальянцы, венгры, поляки и гре­ки; на средних и нижних ступенях по нисходящей - народы, пере­живавшие подъем (сербы, румыны и болгары), народы без особых претензий на господство, но активно участвующие в развитии экономики (чехи), народы, чьи малые элиты давно были ассими-

10 Bibo I. Misere des petits Etats de 1"Europe de 1"Est. Paris: Albin Michel, 1993; cp. также: Szucs J. Les trois Europe. Paris: I"Harmattan, 1985.

лированы или уничтожены, состоящие поэтому почти исключи­тельно из крестьян (словаки, словенцы, литовцы, украинцы). На­конец, основание пирамиды составляли народы, не имеющие ни государства, ни территории и вследствие этого наиболее слабые и уязвимые, - главным образом евреи и цыгане, отчасти армяне, многие из которых бежали с нагорья, своей исторической родины, в Закавказье.

Посмотрим теперь, как сказались великие перемены на этом регионе, изначально таком нестабильном, на отношениях между городом и деревней, на структуре старых государств, пытавшихся реформироваться, и новых, находящихся в процессе становления, на иерархии народов и религий, социальных слоев и семейных ро­лей, на самой мозаичности и пестроте, характерной до тех пор для многонациональных территорий.

Проследим вкратце основные линии. В Восточной Европе мощ­ный демографический рост вкупе с прогрессом сельского хозяйства тоже изменил соотношение сил в деревне в пользу крестьян, усили­вая претензии последних на землю, особенно находящуюся во вла­дении помещиков, религиозных учреждений и горожан. А тот факт, что, в отличие от Западной Европы, землевладельцы здесь, как пра­вило, принадлежали к иной культуре и религии, повышал уровень претензий, удваивал враждебность, увеличивал возможность и жес­токость вспышек насилия", причем, естественно, это репрессив­ное, но прогрессивное завоевание земли крестьянами фактически представляло собой буквальную ее национализацию снизу. Завоева­ние земли превратилось, таким образом, в одну из первых волн ве­ликого прилива «этнической чистки», захлестнувшего в последние два столетия Восточную Европу 12 .

11 Во время крестьянских волнений в многонациональных регионах в первую очередь подвергались удару владения вдов и одиноких женщин; за ними наступа­ла очередь помещиков с иностранными именами, другого вероисповедания или особенно ненавистных, а там уже и всех остальных. Так, например, разворачива­лась великая украинская «жакерия» 1917 г. См.: Грациози А. Большевики и кре­стьяне на Украине, 1918-1919. М.: Аиро-ХХ, 1997.

12 Недавно стали выходить первые труды, посвященные истории этого феномена. Зачастую такие работы не слишком удовлетворительны, но их заслуга в том, что они впервые четко ставят фундаментальный вопрос европейской истории. См., напр.: Bell-FialkoffA. Ethnic Cleansing. London: St. Martin"s Press, 1996; Naimark N. Fires of Hatred. Ethnic Cleansing in Twentieth-Century Europe. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2001; Esodi. Trasferimenti forzati di popolazione nel Novecento europeo / A cura di M.Cattaruzza, M.Dogo, R.Pupo. Napoli: Esi, 2000.

Возрождение к жизни крестьянских общин, ускорившееся бла­годаря отмене (пусть и запоздалой) крепостного права между 1848 и 1861 гг., косвенно способствовало образованию в этих регионах материального субстрата для будущих попыток национально-госу­дарственного строительства. В культурном плане такие попытки опирались на открытие и реконструкцию языков и культур, про­должавших, благодаря незавершенности завоевания, развиваться в деревенской глуши; в материальном же - на зародившийся бла­годаря исчезновению крепостничества и дроблению крупной зе­мельной собственности слой зажиточных крестьян и на многочис­ленную молодежь, двинувшуюся из сел в города - цитадели чужаков. Зажиточные крестьяне фактически впервые образовали обширный слой населения, для которого продвижение по соци­альной лестнице не означало ассимиляции доминантной этниче­ской группой, создав таким образом прочную базу для последую­щих национальных претензий. А молодежь - неважно, дети богатых крестьян, отправленные в город учиться, или несчастные плоды демографической революции, вынужденные бежать из де­ревни, которая оказалась не в состоянии их прокормить, - по­ставляла разнообразным движениям национального толка не только сырье для их развития - активистов, бойцов, просто рекру­тов, сочувствующих: после обучения (которое часто велось на язы­ках доминантных групп и потому способствовало ассимиляции по крайней мере некоторых студентов иными национальными куль­турами) из нее выходили кадры и элиты, жизненно необходимые для процессов государственного строительства.

Нужно, однако, иметь в виду, что, хотя деревня в Восточной Ев­ропе, а потом и во всем «третьем мире», как я писал в другом месте, была важнейшим элементом в зарождении и развитии националь­ных движений, крестьяне всегда проявляли некую двойственность и в своей поддержке националистов были ненадежны и непостоян­ны. Об этом свидетельствуют бесконечные жалобы националистов всех стран, встречавших, например, самый горячий энтузиазм, пока они нападали на собственность иностранных господ, а потом стал­кивавшихся с упорным и яростным сопротивлением крестьян, не желавших служить постоянным источником людей и средств для их проектов государственного строительства 13 .

13 Типичный пример - украинский национализм 1917-1920 гг., которому я по­святил упоминавшуюся выше работу «Большевики и крестьяне на Украине».

В действительности крестьяне принадлежали к культуре, кото­рую можно было бы назвать донациональной, и в известном смысле были членами некоего квази-антропологического интер­национала «темных людей», как их презрительно называли горо­жане Российской империи (впрочем, похожие словечки употреб­лялись во всех странах). А если они вдобавок были другой национальности и/или другого вероисповедания, эпитеты приоб­ретали превосходную степень. Бакинским армянам-христианам, к примеру, окрестные крестьяне-мусульмане казались «темнейши­ми», то же думали львовские поляки-католики об униатах-русинах (т.е. украинцах) из галицийской деревни.

В этом отношении существует несомненное глубокое родство между крестьянскими движениями во всех странах, и на их общей программе (захват и раздел помещичьей земли, минимальный контроль со стороны государства, свободная торговля на местном уровне, защита исконных крестьянских ценностей и т.д.) базиро­валась временами как будто (и действительно) возникавшая оппо­зиция крестьян усилиям националистов, чаще всего там, где по­следние были связаны с правящими классами.

Только когда в XX в. появились движения, стремящиеся объе­динить в своей программе национальный и социальный вопрос и поэтому способные постоянно вовлекать массы в «борьбу за на­циональное освобождение», был разрублен узел двойственного от­ношения крестьян к национальным движениям. И не случайно это произошло благодаря соединению социального элемента с на­циональным (для чего Восточная Европа, может быть, послужила самой главной лабораторией), ибо в таком соединении, как я не раз подчеркивал, кроется один из важнейших ключей к понима­нию истории XX столетия.

Представители старых народов-хозяев - и помещики-земле­владельцы, оказавшиеся в группе наибольшего риска, и те, кто черпал утешение в жизненных невзгодах в одной лишь гордости своей национальной принадлежностью, - почувствовали себя в настоящей осаде под натиском крестьян, невзирая на все противо­речия и двоедушие последних в глазах националистов, добивав­шихся их поддержки. Конечно, бывали случаи, когда отдельные индивиды «предавали» свой класс и свою нацию, присоединяясь к делу своих слуг, как те польские дворяне с восточных территорий, которые немало способствовали зарождению украинского нацио­нального движения. И по крайней мере однажды, в Финляндии,

значительная часть господствующей группы (шведов) в конце концов стала отождествлять себя с национальным делом подчи­ненного ей прежде народа (наверняка не без влияния того факта, что господство у них все равно отобрали бы русские) и даже дала этому делу наиболее авторитетного лидера, так что Карл Густав Маннергейм, бывший офицер царской гвардии, стал «отцом» страны, на языке которой с трудом изъяснялся.

В общем и целом, однако, реакция была совершенно обратная. Менталитет осажденных породил постоянное ощущение угрозы, встречные обвинения, растущую зависть и жажду мести; пышным цветом расцвели теории заговора, нашедшие в Восточной Европе еще более благодарную почву, чем та, что образовалась в Западной в результате военных поражений, национальных унижений и ут­раты корней в ходе процессов модернизации.

Аналогичные явления вызвало постепенное завоевание «чу­жих» городов «темными» жителями окрестных деревень, ставшее возможным благодаря демографической революции и спровоци­рованное процессами индустриализации и урбанизации. Буду и Прагу одними из первых накрыла нэмировская «возвратная при­ливная волна» (правда, в последней молодые чехи и немцы оспа­ривали друг у друга улицы и кварталы даже в конце XIX в.), но движение это было общим, и волны его, сменяя друг друга, прока­тились по всем городским центрам от Прибалтики до Эгейского моря (где уже в 1821 г. греки вырезали или выгнали мусульман из освобожденных городов) и от Адриатики до Кавказа (где взаим­ные погромы и вендетты били и по армянским общинам, и по но­вым горожанам - азербайджанцам).

Разумеется, поскольку в этом регионе, по крайней мере до 1914 г., властвовали империи, позволявшие, поощрявшие и прямо организовывавшие значительные перемещения населения, не было недостатка, особенно на востоке, и в явлениях прямо проти­воположного порядка, т.е. в тенденциях не к сокращению, а к рас­ширению территорий и увеличению числа многонациональных городских центров (подобные явления имели место позже в Юго­славии и в СССР, где, например, после второй мировой войны выросло городское население славянского происхождения в Сред­ней Азии - резко сократившееся затем в конце!980-х гг.).

Так, например, индустриализация и создание железнодорож­ной сети теснее связали Украину с Россией, способствовали росту русских общин в украинских городах, хотя западнее удельный вес

доминантной национальности в городских центрах сократился. Важным направлением русской иммиграции стал Донбасс, демо­графический рост в еврейских общинах усилил их присутствие в городах по всей «зоне» оседлости, определенной им царским пра­вительством (Польша, Литва, Белоруссия, Украина), а также и в восточной части австрийской Галиции. По тем же причинам вы­росли греческие и армянские общины, рассеянные по османской территории.

«Реконкиста» городских центров, которые во многих случаях действительно в первый раз были атакованы населением пре­имущественно сельским, фактически, если отвлечься от намере­ний, побуждений, теорий (в них недостатка не было, но зачас­тую они являлись после того, как стихийно начинались процес­сы, так сказать, материальные), представляла собой вторую великую волну «очистительного» прилива, обрушившуюся на многонациональные регионы (первую, напомним, породила борьба за землю).

У ее главных действующих лиц - молодых иммигрантов и их новообра кованных элит, притесняемых властью старых господ и беззащитных перед ней, но подстрекаемых сознанием своей силы, а также представителей национальности, бывшей до сих пор хо­зяйкой городов, - естественно, появились весьма неприятные по­веденческие навыки и идеологические феномены. В немецких го­родских общинах в Богемии и Судетах, итальянских - в Истрии и Далмации традиционный антиславизм принял новые, более агрес­сивные формы, повсюду усилился антисемитизм, в том числе в кругах недавно урбанизированного населения, во много раз силь­нее ощущавшего отрыв от родной почвы, чем его сверстники на Западе.

В Донбассе, русской Польше, Бессарабии народные волне­ния и даже рабочие стачки в те времена легко могли вылиться в жесточайшие еврейские погромы, причем влияние Москвы и желания правительства, по всей видимости, играли в этом го­раздо меньшую роль, чем представлялось просвещенной обще­ственности. Ни в коем случае не стоит недооценивать роль ве­рующих, православных и католиков, для которых процессы модернизации тоже несли в себе угрозу. И даже такие организа­ции, как «Народная воля» - наиболее известная русская народ­ническая группировка, - распространяли после массовых по­громов 1880-х гг. прокламации, где одобрительно отзывались о

налетах на богатых евреев и призывали рабочих и крестьян не обойти вниманием также землевладельцев, чиновников и пред­ставителей царской власти 14 .

Примечательно, что именно в западных губерниях Российской империи, в городских интеллектуальных кругах, где соперничали между собой по меньшей мере три религии (православная, като­лическая и иудейская) и четыре национальности (русские, поля­ки, евреи и украинцы), появился тогда антисемитизм нового типа, разгоревшийся из искры, высеченной столкновением реакции и модернизации, инициатив государства и деятельности церкви, на­родных бунтов и национальных конфликтов. Его манифестом ста­ли «Протоколы сионских мудрецов» - их сочинители использова­ли опыт французов, но сама идея была навеяна атмосферой русской городской среды на Украине. Будучи якобы доказательст­вом существования еврейского заговора с целью захвата мирового господства, «Протоколы» послужили знаменем беспощадного ан­тисемитизма XX в. в Европе 15 .

Но самое отвратительное насилие и в наиболее широких мас­штабах было развязано в последнее десятилетие XIX в., в ре­зультате длинной цепи поражений и унижений, которыми был отмечен этот век для Турции (вспомним, что мы говорили о Франции после Седана и Италии после Адуа), в Анатолии и на восточных берегах Черного и Эгейского морей - против армян. Здесь речь шла не о сотнях жертв, как во время еврейских по­громов в Российской империи, а о десятках и сотнях тысяч (по наиболее достоверным оценкам, насчитывалось от ста до двух­сот тысяч убитых).

Важную роль и в этом случае играли верующие, но решаю­щее значение имело вмешательство государства, правители ко-

14 См. прекрасный роман И.Зингера «Братья Ашкенази» (Singer I. Di brider Ashkenazi. Varshe: Bzshoza, 1936), а также: Wynn C. Workers, Strikers and Pogroms. The Donbass-Dnepr Bend in Late Imperial Russia. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1992. О погромах в Российской империи и спорах по поводу роли централь­ного правительства в их организации см.: Pritsak О. The Pogroms of 1881 // Harvard Ukrainian Studies. 1987. Vol. 1-2. P. 4-43; Aronson M.I. Troubled Waters. The Origins of the 1881 Anti-Jewish Pogrom in Russia. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1990; Pogroms. Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / Ed. by J.D.Klier, S.Lambroza. New York: Cambridge University Press, 1992.

15 De Michelis C.G. II manoscritto inesistente. I «Protocolli dei savi di Sion»: un apocrifo del XX secolo. Venezia: Marsilio, 1998.

торого с трудом терпели настойчивое заступничество западных стран за христианское население империи и считали, что это для чужеземцев лишь предлог, чтобы вынудить османскую дер­жаву к целому ряду унизительных уступок территории и сувере­нитета.

Как мы знаем, на Балканах подобные уступки часто вызывали вспышки насилия против представителей прежнего народа-хо­зяина, своим поведением в течение долгого времени возбудивше­го огромную ненависть и жажду мести. Сотни тысяч беженцев, изгнанных из родных мест, разносили известия об этом, нередко сильно преувеличенные, по землям, находившимся еще под вла­стью империи, провоцируя, в свою очередь, прилив злобы про­тив христиан и отчаянной ностальгии по былому господству, ко­торое когда-то было неоспоримым, а теперь ставилось под вопрос практически ежедневно: вспомним, что только в 1877- 1878 гг. империя потеряла Румынию, Сербию, Черногорию, Бос­нию и Герцеговину, Болгарию, Фессалию, часть Анатолии и Кипр я - в общей сложности около трети территории и пятой части населения 16 .

Вот этот-то взрывчатый материал государство и религиозные круги использовали для удара по армянским и греческим общи­нам. Но даже великие погромы в Османской империи не найдут объяснения, если не учитывать предрасположенность по крайней мере части ее населения к насилию против христиан, к каковой предрасположенности на анатолийских нагорьях добавилось еще и стремление курдов убрать армян с территории, которую две об­щины веками оспаривали друг у друга 17 .

В данном случае национальный и религиозный факторы так­же тесно переплелись с процессами модернизации, способство­вавшими умножению спорных моментов и причин конфликта. На большей части многонациональных территорий, например, элиты традиционного типа и сельское население часто держались в стороне от современных видов экономической деятельности, отдавая их, так сказать, на откуп немцам, евреям (которые, на­помним, не имели права владеть землей), грекам и армянам. И в русской, и в австрийской Польше, в Венгрии, в Румынии, где

16 Zurcher E.-J. Turkey. A Modern History. London: I.B.Tauris, 1998. P. 85.

17 Dadrian V. Histoire du genocide armenien. Conflits nationaux des Balkans au Cau-case. Paris: Stock, 1995.

существовали сильные группы местных помещиков-латифунди­стов, одни евреи контролировали от 30% до 50% современных отраслей деятельности. Еще выше этот процент был у греков и армян в Османской империи - там, к примеру, в начале XX в. в руках представителей немусульманского населения находились 90% промышленных предприятий, насчитывавших более 10 ра­ботников. И если венгерских господ в целом удовлетворяло такое положение вещей, позволявшее им предаваться традиционным занятиям, не рискуя при этом своей властью, то вообще, как правило, подобная ситуация обостряла у автохтонных социаль­ных групп - у их элит, у масс, недавно переселившихся в город, у членов старых мусульманских ремесленных цехов - чувство враждебности и отчужденности по отношению к процессам мо­дернизации, свойственное, собственно говоря, и западным странам.

Здесь мы видим еще один компонент той почвы, на которой возрос национал-социализм, питавший особую ненависть к ев­рейским и армянским «торговцам и ростовщикам», коих много­численные теории заговора рисовали представителями и агентами международного финансового капитала либо, наоборот (а порой и одновременно), подрывных социалистических и модернизатор-ских сил, забывая при этом, что подавляющее большинство и ев­реев, и армян принадлежали к религиозным общинам традицион­ного типа, как правило, беднейшим, и разделяли все страхи и подозрения в отношении современности с теми, кто делал из них «разносчиков» этой заразы.

Действия государства, например в случае погромов, следует рассматривать именно на фоне движений, во многом стихий­ных, спровоцированных демографическими процессами, мо­дернизацией и урбанизацией. В старых империях оно подчиня­лось необходимости (еще более острой в силу огромной отсталости) сделать базу своей власти адекватной требованиям, рождавшимся в ходе великих социально-экономических пере­мен. Но это еще не все. Как мы знаем, суть качественного из­менения в жизни государств, вызванного Французской револю­цией, заключалась в национализации и рационализации. Появления государства, более сильного, поскольку более одно­родного (а наиболее важна, конечно, однородность этническая, лингвистическая и религиозная) и более способного (в том числе и поэтому) к мобилизации своих ресурсов, было более

чем достаточно, чтобы такая возросшая монолитность стала примером для подражания 18 .

Таким образом, старым империям Восточной Европы, а потом и новым государствам, рождавшимся в результате их распада, было нужно (или, по крайней мере, желательно) в ходе рационализирую­щей реформы существующих государств, а затем строительства но­вых добиться не только модернизации, необходимой для сохране­ния, содержания и переоснащения армии вооружениями и техни­кой не хуже западных, но и рационального управления своим населением и его гомогенизации, т.е. «национализации». И все это - после нескольких разделов Польши, сильно усложнивших нарисованную Мизесом картину империй, принимавших в них участие (Российской империи к тому же нужно было управляться с территориями, отнятыми у турок), в обстановке обострившейся с 1789 г., и особенно с начала XX в., конкуренции между государства­ми, внутренней напряженности, брожений то социальных, то на­циональных (а зачастую и социальных, и национальных).

В результате значительно увеличилось количество проблем, свя­занных с щ испособлением к переменам, особенно в многонацио­нальных империях, где процессы модернизации и национализации встречали дополнительные трудности. Так, например, многонацио­нальный, чаще всего, характер имперских элит лишь усугублял по­дозрительное отношение к этим процессам, вообще свойственное всем традиционным господствующим классам. Разве могли при­балтийские немецкие бароны, польские дворяне (а после разделов больше половины дворянства Российской империи имело польское происхождение) или грузинские князья одобрить русификацию? С этой точки зрения, Российская империя и Габсбургская монар­хия, где многонациональный характер элиты был наиболее ярко выражен, оказались в невыгодном положении по сравнению не только с Германской империей, но даже с Османской, хотя в по-

18 Разумеется, это не абсолютный закон: в определенных условиях появлялись имперские и полуимперские образования - примером sui generis служит Совет­ский Союз; в Африке встречались даже элиты, строившие государство и одновре­менно пытавшиеся создать нацию. Кроме того, в прошлом однородность не все­гда была благом, и великие императоры гордились силой и красотой своих госу­дарств именно как результатом разнообразия - источника большего богатства во всех смыслах. Вполне возможно, что в будущем разнообразие снова станет пред­метом гордости, и опыт Соединенных Штатов, наверное, можно было бы считать показательным в этом отношении.

следней потом появилась курдская проблема. Иными словами, из­менение природы государства с помощью национализации, озна­чавшей, напомним, в долгосрочной перспективе лишение аристо­кратии контроля над ним, в Восточной Европе принимало наибо­лее острые формы, соответственно возбуждая и более сильную, чем на Западе, неприязнь в традиционных правящих слоях.

Даже если можно было преодолеть это препятствие, оставался еще тот факт, что многонациональным империям очень трудно ис­пользовать патриотизм для мобилизации масс в поддержку государ­ства: попытки пробудить патриотические чувства почти неизбежно заставляли апеллировать к этнической идентичности части населе­ния, усугубляя тем самым отчуждение, а то и враждебность со сто­роны других национальностей 19 , уже мобилизованных благодаря соперничеству за новые возможности, предоставляемые модерни­зацией: общественные работы, доступ к образованию и различным профессиям, управление местными ресурсами (иначе говоря, те же инструменты, которые на Западе специально использовались и спонтанно служили для смягчения конфликтов, в условиях, опи­санных Мизесом, способствовали их разжиганию).

Модернизироваться означало, в числе всего прочего, дать ме­сто группам другой культуры, которые порой считались низшими и заслуживающими лишь презрения, и это производило особенно отталкивающее впечатление. Совместным результатом модерни­зации и национализации становилось появление в обширных об­ластях масс, имеющих другой язык, культуру, религию, что стес­няло и озлобляло традиционные слои.

Тем не менее модернизация была вопросом жизни и смерти, и это хорошо понимала лучшая часть правящей элиты. Преодолевая сопротивление и колебания, для которых имела все основания, она осуществляла в том числе и довольно смелые программы, дававшие жизнь новым формам с весьма специфическими социально-эконо­мическими чертами. Как в Германской империи, занимавшей выс­шую ступень на шкале «старорежимных» государств (где в самом низу была Турция, а в промежутке - Россия и Австро-Венгрия), и даже в большей степени, модернизация сверху приводила к образо­ванию зачатков командной экономики, только внешне современ­ной и капиталистической, но функционирующей совсем по другим

" Roshwald A. Ethnic Nationalism and the Fall of Empires: Central Europe, Russia and the Middle East, 1914-1923. London: Routledge, 2001. P. 8.

правилам, нежели рыночная. В экономиках вышеназванных стран эти зачатки развивались сильнее, или, лучше сказать, имели боль­ший вес, чем в тех, что складывались на Западе в результате победы экономического национализма. С этой точки зрения, в более или менее близком будущем одним из плодов модернизации в импери­ях Восточной Европы должно было стать укрепление (и распро­странение в сферу транспорта и тяжелой промышленности) связи между государством традиционного типа, т.е. наиболее близкого к изначальному «военному» прототипу (в спенсеровском понимании этого термина), и экономикой - связи, которая усилилась благода­ря первой мировой войне, приняла новые формы и в самом чистом виде проявилась в СССР.

Все сказанное об ограниченности имеющихся ресурсов и оче­видной необходимости мобилизовать и контролировать их сверху относилось и к ресурсам интеллектуальным. Не случайно на этих территориях - и в старых империях, и в новых государствах, рож­давшихся в ходе их постепенного распада, - высока оказалась сте­пень вовлеченности интеллектуалов и специалистов в жизнь госу­дарства, пусть да/ice она выражалась в резко конфликтных формах (за всеми заговорами и протестами в действительности стояло же­лание самим взять в руки бразды правления). Так складывался климат, еще более благоприятный для проникновения в среду ин­теллигенции мифов о высшей рациональности государства и не­обходимости научной основы для его деятельности, чем тот, что способствовал зарождению этих мифов во Франции. Но те же причины, благодаря которым они возникали и распространя­лись, - отсталость, хрупкость культурного слоя и т.д. и желание преодолеть все это как можно скорее - заставляли их так и оста­ваться мифами, мешали достичь даже куда более скромных целей, например упорядоченного административного функционирова­ния, побуждая кидаться к этим целям кратчайшими путями, столь же обманчивыми, как и вызвавшие такое стремление мифы.

Неоднородность населения обостряла в империях, а затем в первых квазинациональных государствах, появлявшихся на терри­ториях, по-прежнему остававшихся (несмотря на все претензии данных государств) многонациональными, проблемы, связанные с «национализацией масс», достаточно острые и на Западе, зачас­тую делая национализацию просто невозможной (достаточно вспомнить, как тяжело далась интеграция масс в государственную жизнь в случае, в некоторых отношениях схожем, - на юге

Италии, хотя там все народности исповедовали ту же религию, а их элиты были включены в итальянскую культуру, почему южные диалекты так и остались всего лишь диалектами).

Как со всей очевидностью показали уже неудачные опыты Ио­сифа II (не случайно повелевшего высечь на своем надгробии над­пись, напоминающую, что ни одно из его начинаний не имело ус­пеха), прямое давление с целью национализации и рационализации вызывало реакцию со стороны народов, на которые было направле­но, провоцируя их мобилизацию. Последнюю, как правило, воз­главляли остатки их элит (и поэтому она происходила быстрее там, где они были сильнее, например в Венгрии и Польше), а также - и особенно там, где элиты были уничтожены или ассимилированы, - новые социальные слои, продукты тех же самых попыток модерни­зации. В данном случае, поскольку следовало дождаться, чтобы эти попытки принесли плоды - как мы знаем - в виде зачатков новых местных элит, образующихся благодаря процессам урбанизации и развитию образования, реакция на инициативы центра следовала с некоторым запозданием, но часто по той же причине бывала более мощной и современной по своим формам и претензиям.

Модернизация на многонациональных территориях, ликвиди­руя неграмотность и давая образование группам, ранее исключен­ным (которые частью приобщались к доминантной культуре, но частью вновь открывали свою собственную), меняя облик городов и национальный состав представителей различных профессий, вызывала национализацию, идущую совершенно вразрез с жела­ниями властей, начинавшими этот процесс в надежде излечить свое государство от слабости перед лицом изменившихся правил европейской конкуренции.

В новой ситуации великие многонациональные империи, в про­шлом не раз гораздо лучше умевшие справляться с обстоятельства­ми, оказывались структурно менее прочными, чем их конкуренты. Эта сравнительная хрупкость, давшая о себе знать особыми затруд­нениями уже при решении задач, поставленных XIX веком, со всей ясностью проявилась в первые десятилетия следующего столетия, когда ни одна из этих империй не смогла оправиться от удара, нане­сенного войной, которая обнажила их недостаточное для новых ус­ловий развитие. Им на смену пришли государства, которые были на­циональными или по крайней мере претендовали на это звание (два ярких, но нетипичных исключения - СССР и Царство сербов, хор­ватов и словенцев, с 1929 г. - Югославия). Впрочем, еще и до 1914 г.

в результате распада Османской империи появились несколько но­вых государств, отчасти предвосхитивших черты тех, что были затем рождены войной и завершившими ее мирными договорами.

Нет надобности углубляться в причины, определившие курс на более или менее национальное государство, взятый Центральной и Восточной Европой в XIX-XX вв.: мотив, заставлявший всех же­лать иметь свое государство, ясен любому, кто задумается над ис­торией последних столетий. Его хорошо выразил Михайло Драго­манов, украинский патриот, которого можно назвать одним из интереснейших политических мыслителей XIX в. Несмотря на всю ограниченность национального государства, которую либерал и федералист Драгоманов прекрасно сознавал, «собственное госу­дарство в конечном счете есть форма социальной организации, предназначенная для защиты от иностранной агрессии и урегули­рования дел собственной земли по собственному желанию». Эта мысль скоро должна была стать еще более очевидной многим группам, коим, подобно евреям, армянам или цыганам, пришлось встретить лицом к "лицу пронесшиеся над Европой бури, не имея своего государства, которое защитило бы их 20 .

Интереснее остановиться подробнее на специфике государств, возникших на Балканах, - Греции, Болгарии, Сербии, Румынии, Черногории. Несмотря на очевидные и порой весьма серьезные раз­личия, их природа, проблемы, с которыми им пришлось столкнуть­ся, способы их решения и получившиеся результаты как будто под­тверждают гипотезы, сформулированные на основе опыта других европейских империй и государств, придавая им новое звучание.

В новых государствах, родившихся после освобождения от ту­рецкого ига, истребления или изгнания турецкой элиты, а также части населения, принявшего ислам, почти естественно должны были совпасть национализация, буквальная и физическая, земли и городских центров и социальная реформа. Раздел турецкой собст­венности, например, сделал возможным проведение крупных аг­рарных реформ, которые способствовали укреплению сельского

20 О Драгоманове см.: Rudnytsky I.L. Essays in Modern Ukrainian History. Edmon­ton, Alberta: Canadian Institute of Ukrainian Studies, 1987. P. 203-298. He случайно, размышляя в 1934 г. о положении евреев, Нэмир, бывший тогда одним из главных советников Вейцмана, высказал мысль, очень похожую на драгомановскую: «Че­ловек не может жить вне сообщества, но по-настоящему в безопасности он только в своем собственном сообществе...» (Namier L.B. In the Margin of History. New York: Books for Libraries Press, 1969. P. 70).

129 общества, появлению больших крестьянских партий и интересных прокрестьянских идеологий. Но этот первородный грех - объеди­нение национального и социального элементов, изгнания чужа­ков и создания собственного государства, собственного землевла­дения, собственной торговли - постоянно оказывал влияние на их эволюцию и впоследствии, заставляя выбирать «чистку» как глав­ный путь решения проблемы национальной, социальной, религи­озной или культурной неоднородности.

В то же время отсутствие - за исключением Греции и отчасти Ру­мынии - или по крайней мере слабость автохтонных элит (турки фактически зарезервировали за собой верхушку социальной пирами­ды) привели к тому, что проблема управления новыми государства­ми почти автоматически решалась передачей власти в руки военно-бюрократической элиты, появившейся в ходе борьбы за независи­мость. Связанная с патриархальными группами, заправлявшими в деревне при турках, впитавшая с молоком матери традиционалист­ские и фамилистские опыт и модели поведения, эта элита должна была считаться с сильнейшей - опять же отчасти за исключением Греции - отсталостью экономики, остававшейся монокультурной: в Сербии доминировали животноводство и разведение сливы, в Болга­рии - табака, в Румынии - возделывание зерновых (даже в наиболее развитой Греции изюм составлял больше половины экспорта).

В этих условиях проблема создания современного сектора в экономике, способного содержать армию на уровне, по крайней мере не ниже, чем у соседей, вскоре породила зоны командной экономики, часто фамилистского толка, еще более развитой, в со­ответствии с реалиями каждой из стран, чем та, что возникала в великих империях. В силу национализации, которой было отмече­но рождение новых государств, союз государства и экономики и идеологическая продукция интеллектуальных кругов приняли здесь формы, еще более нетипичные по сравнению с категориями западной социальной мысли, позволяющие предвидеть - в случае особенно острых кризисов - новый сплав отсталости и регресса, процессов государственного строительства, примата государства над обществом и систематического насилия против части населе­ния, причем плюрализм идеологий должен был лишь способство­вать появлению и развитию этих тенденций.

Еще раньше, чем это произошло, специфические условия мо­дернизации и национализации в Восточной Европе вызвали инте­ресные явления в сфере идеологии.

В реформирующихся империях преимущества имперского по­ложения в сочетании с сопротивлением старых многонациональ­ных элит и трудностями, которыми сопровождалась любая попыт­ка проводить политику денационализации подданных-инородцев, вызвали искажения и отставание в развитии национального само­сознания имперских народов. Как, например, ответить на вопрос, что значит «русский»? Как определить и ограничить, кто и что со­ставляет именно «Россию»? Отчасти ответ возник спонтанно, ко­гда два прилагательных, прежде бывшие взаимозаменяемыми и различавшиеся только своей этимологией, приобрели новые зна­чения: «русский» стало постепенно означать «русский по нацио­нальности», а «российский» - имеющий отношение к империи в целом (это различие сегодня зафиксировано практически офици­ально, однако проблема все же далека от разрешения).

Как свидетельствует долгая фаза перехода от реформ, вдохнов­ленных османизмом - идеологией, по крайней мере по замыслу супранациональной, к тюркистскому и пантюркистскому движе­нию, аналогичные проблемы существовали и в Османской импе­рии, но их не было в Германии, считавшей себя - хотя и не совсем по праву - одной нацией, и в Габсбургской монархии, уже с 1866 г. представлявшей собой официальный кондоминиум нескольких национальностей.

В этих сложностях берут свое начало различные, можно сказать, «благие» имперские попытки реформировать многонациональные империи под знаменем идеологий, претендующих на звание «ана-циональных», - первым примером может служить османизм. Такие попытки, часто поддерживаемые лучшей частью высшей имперской бюрократии, находили одобрение и у представителей малых или ли­шенных своей территориальной базы народностей, а также более или менее широких слоев инородного происхождения, но ассимили­ровавшихся в доминантной культуре в результате процессов модер­низации. Они привлекали универсальностью своей идеи, но при этом означали утверждение господствующего положения доминант­ных языка и культуры, хотя бы из соображений рационализации, как было уже при Иосифе II; при этом в присоединившихся к ним ин­теллектуальных кругах, особенно среди тех, кто был ассимилирован имперской культурой, часто возникало презрение к «малым наро­дам», их претензиям, их провинциализму и узости их мышления.

Как любил говорить Драгоманов, даже русские революционе­ры-эмигранты, вообще-то приверженцы космополитического

131 проекта иного типа, «воплощали собой ханжеское отношение ца­ризма к угнетенным национальностям и тем не менее считали себя совершенными интернационалистами».

Несколько раньше, в 1848 г., Энгельс (впоследствии в этом рас­каивавшийся) высмеял и осудил как реакционное стремление чехов освободиться от немецкого культурного и политического господ­ства, отождествлявшегося с «прогрессом» 21 . А через несколько деся­тилетий Ленину, сумевшему, между прочим, воссоздать в карди­нально измененном виде российский имперский центр только благодаря тому, что, будучи искренним космополитом, отрицатель­но относившимся к любым проявлениям национализма, он брал, как ему представлялось, самое оригинальное и интересное из «бла­гих» имперских проектов, не раз приходилось выступать против большинства своей партии, не умеющего понять связь между на­циональным вопросом и успехом революции. Он говорил тогда, что тот, кто не признает права народов на самоопределение (это отно­силось к крайним левым последователям Розы Люксембург во главе с Пятаковым и Бухариным, выдвигавшим опять-таки лозунги ин­тернационализма и приоритета экономического фактора - и нахо­дившим поддержку у русских членов партии 22), не признает самого понятия демократии и, таким образом, отказывает народу в демо­кратических правах там, где осуществление этих прав привело бы к распаду империи. Он упорно боролся за включение в конституцию

21 В 1840-е гг. Энгельс считал возвращение левого берега Рейна делом нацио­нальной чести, а германизацию Бельгии и Голландии - необходимостью. В 1848 г. он даже назвал великого чешского историка и патриота Палацки «сумасшедшим немецким эрудитом». Он долго враждебно относился к идее независимости «ма-

Лых народов», однако изучение ирландского вопроса впоследствии убедило его, как он писал в 1882 г. Каутскому, что «освобождение от национального угнетения

i есть фундаментальное условие любого развития». Ср.: Rosdolsky R. Friedrich Engels und das Problem der «geschichtslosen» Volker // Archiv fur Sozialgeschichte. 1964. Bd. 4.

22 Graziosi A. A New, Peculiar State. Explorations in Soviet History, 1917-1937. West-port, Conn.: Praeger, 2000. P. 76-77, 107-118; Idem. Alle radici del XX secolo europeo. P. CHI. О Розе Люксембург, ее отрицательном отношении к борьбе поляков за не­зависимость (которая, по ее мнению, отвлекала силы польского пролетариата от борьбы за социализм и мешала «органичной интеграции» польской экономики в экономику Российской империи), ее влиянии на русских левых и конфликтах с польскими социалистами см.: SnyderT. Nationalism, Marxism and Modern Central Europe: A Biography of Kazimiers Kelles-Krauz (1872-1905). Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1997 (книга посвящена главному оппоненту Люксембург).

своего нового государства статьи о праве республик на отделение от СССР. Разумеется, после его смерти позиция его товарищей взяла верх, и со временем многие конституционные принципы решения национального вопроса превратились в пустую формальность и ос­тавались таковой до тех пор, пока, как частенько бывает с внешней формой, ее силой не наполнили содержанием - в данном случае в момент распада Советского Союза в 1991 г.

У имперских народов и их интеллектуальных элит националь­ный фактор предвосхищал, ускорял и усугублял кризис и вырож­дение либерализма. Как предполагал Мизес и точно констатиро­вал в своем очерке о революции интеллектуалов Нэмир, уже в 1848 г. чешский, датский и польский вопросы способствовали бы­строй перемене позиции большинства германского предпарла­мента, который перестал придавать значение уважаемым им на словах правам там, где оказывались затронуты интересы Герма­нии. При этом ключевую роль сыграло городское немецкое мень­шинство на Востоке, существование которого (к тому же в качест­ве доминантной группы) давало мощное средство для шантажа в руки всего национального сообщества и которое - хорошо созна­вая пагубные для себя последствия распространения демократии на большинство населения негерманского происхождения в своем регионе - было готово поддержать любое правительство, доста­точно сильное, чтобы защитить его привилегии.

В других случаях, например в России и даже в Венгрии, кризис реформистских начинаний в большей степени ускоряла реакция угнетенных народов: например, в 1862 г. польское восстание изме­нило курс реформ Александра II, в 1905 г. русские либералы и де­мократы раскололись в своем отношении к национальному во­просу, и даже в 1917г. коалиция, составившая Временное прави­тельство, расстроилась из-за признания прав Украины, которому многие либералы противились настолько, что предпочитали вый­ти из правительства, лишь бы не подписывать соответствующий договор. А в Османской империи одной только попытки подиску­тировать о правах и привилегиях доминантного народа и доми­нантной религии было достаточно, чтобы возбудить сильнейшую враждебность к любой реформистской политике и нарушить единство отстаивающих ее группировок.

Последнее объяснялось еще и тем, что Османская империя вся представляла собой многонациональную территорию (вспомним о греках, армянах и курдах в Анатолии), и противодействующие

механизмы, работавшие в Германии благодаря немецкому мень­шинству на Востоке, здесь активизировались мгновенно по всему организму империи, включая крупнейшие ее центры. А может быть, как заставляет предположить реакция немцев на Версаль­ский мир, непрерывные унижения, которые имперский народ тер­пел еще начиная с войны греков за независимость и которые осо­бенно часто стали сыпаться на него после революции 1908 г., сыграли главную роль в т

Н.А.Баранов

Тема 4 . Этапы развития региональной концепции в Восточной Европе

1. Географическое определение Восточной Европы

Существует несколько определений Восточной Европы, основанных на культур-ных, географических, политических и других признаках. До Первой мировой войны северная часть границы между Восточной и Центральной Европой обычно проводи-лась по реке Эльбе, между славянами и германцами. Тогда к Восточной Европе относили Балканские государства, а также части таких стран, как Австро-Венгрия и Российская империя (не включая кавказские территории). Указывалось, что восточную границу Европы следует определять этнологически.

После Второй мировой к Восточной Ев-ропе относили все социалистические страны Европы , включая не участвовавшую в Варшавском Договоре Югославию и впоследствии вышедшую из него Албанию. По-сле окончания холодной войны ряд стран, ранее считавшихся частью Восточной Европы, стали относить к другим регионам.

Основная часть этого субконтинента Евразии находится в пределах России. К Восточной Европе относится юго-западная часть Русской равнины (самой обширной в Евразии) в пределах Бела-руси, Украины и Молдовы , а также Степной Крым — равнинная часть Крымского по-луострова .

После развала Советского Союза и распада мировой системы социализма произошла (в соответствии с данными ООН по состоянию на 1998 г.) региональная перегруппировка стран Восточной Европы :

Ø к Северной Европе отошли Эстония, Лат-вия и Литва (выделившиеся из состава СССР),

Ø к Южной Европе отошли Босния и Герцеговина, Македония, Словения, Хорватия и Югославия (распавшаяся на Сербию и Черногорию).

Ø к Восточной Европе стали относить Беларусь, Болгарию, Венгрию, Поль-шу, Молдову, Российскую Федерацию, Румынию, Словакию, Украину и Чехию.

Общая численность населения стран Восточной Европы (этот и последующие показатели даны без учёта Российской Федерации) — 160 857 тыс. чел.(1998 г., прогноз ООН на 2025 г. — 149 573 тыс. чел.), площадь региона — 1726,9 тыс. кв. км, протяжённость : су-хопутных границ — 21 494 км, береговой линии — 3 852 км, ж/д магистралей — более 90 тыс. км, автомобильных дорог — 1 189 530 км.

Страны Восточной Европы изначально находились в более суровых природно-климатических и географических условиях, нежели страны Северной и Западной Ев-ропы. К тому же на протяжении всей своей истории они занимали промежуточное положение между империями и державами геополитической оси Восток - Запад. Од-нако, несмотря на перманентные перекраивания своих границ и пребывание в сфере влияний тех или иных держав, эти страны в своей основе относились и относятся поныне к славяно-православной цивилизации.

Тем не менее, определение стран Восточной Европы находится все еще в стадии географической, этнической и конфессиональной обусловленности, что подтверждает сложившуюся историческую неразбериху и политический субъективизм данного понятия. Например, при подписании в 1996 г. Договора о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний к странам Восточной Европы были отнесены Азербайджан, Албания, Армения, Беларусь, Болгария, Босния и Герцеговина, бывшая югославская Республика Македония, Венгрия, Грузия, Латвия, Литва, Молдова, Польша, Российская Федерация, Румыния, Словакия, Словения, Украина, Хорватия, Чешская Республика, Эстония, Югославия.

2. Этапы развития региональной концепции в Восточной Европе

2.1. Сравнительные характеристики европейских интеграционных идей второй половины XIX - начала XX века.

Определение перспектив современного этапа европейской интеграции невозможно без анализа предыдущих объедини-тельных усилий. А нынешнему беспрецедентному по масшта-бам и способу осуществления интеграционному этапу предше-ствовали многочисленные исторические планы объединения больших или меньших частей Европы.

Большинство аналитиков избегают упоминания о том, что в настоящий момент, сошлись два представления о европейской интеграции: западно- и восточноевропейское, что на самом де-ле происходит не просто включение в состав ЕС новой группы государств, а попытка объединения двух исторических частей Европы: западной и срединной . Несмотря на попытки совре-менной восточноевропейской историографии акцентировать свою исключительную причастность к западной объединитель-ной тенденции, факты свидетельствуют о том, что развитие ре-гиона, ныне пополняющего Европейское сообщество, имело свои отличительные особенности, рождалось в борьбе с натис-ками как Востока, так и Запада, а региональные планы порой преследовали цели, отличные от общеевропейских. И это об-стоятельство весьма существенно с точки зрения определения долгосрочных перспектив объединенной Европы.

В восточной и центральной части Европы веками складыва-лись многонациональные государственные образования, кото-рые, в силу способов своего создания, носили более (Российская империя ) или менее (Австро-Венгрия ) жестко централизованный характер. В ходе эволюции этих государственных образований постепенно вызревал вопрос о качественно иных формах органи-зации отношений между национальными субъектами и централь-ной властью , иными словами, о модернизации взаимоотношений между центром и стремящимися к большей независимости наци-ональными субъектами. В соответствии с представлениями, на-пример, лидеров национально-освободительных движений Авст-ро-Венгрии такой формой отношений могла быть федерация ли-бо конфедерация.

В западной Европе эволюционировала другая тенденция . Бурное развитие капиталистических отношений требовало лик-видации внутренних торговых барьеров, расширения рынков, ин-тернационализации производства. Эта тенденция с трудом сдер-живалась национальными правительствами. Консервации границ национальных государств на континенте какое-то время способ-ствовала активная колонизационная политика , направленная на освоение других регионов мира. Только Германия продолжала искать возможности расширения за счет соседей по континенту.

В основе западноевропейских идей интеграции, объединения нескольких европейских государств в союзы и альянсы, блоки и конфедерации лежали порой противоречивые стремления к совершенству и гармонизации международных отношений, инстинкт самосохранения, имперские и великодержавные амби-ции, преодоление барьеров экономического характера. Преобла-дание тех или иных мотивов диктовалось временем, геополити-ческой обстановкой, уровнем развития экономики, научно-тех-нического прогресса, в том числе коммуникаций, связи и т.п.

Исследования современной вол-ны расширения ЕС интересны тем, что представляют со-бой синтез двух побудительных начал к интеграции : экономиче-ского (западного ) и национального (восточноевропейского ).

В начале XX в. родилась идея расширения Германии на восток за счет инкорпорации государств, находя-щихся в пространстве между Россией и Германией. Это был та-кой своеобразный колонизационный ход Германии в условиях, когда Франция и Великобритания уже поделили мир «слабых» по всему земному шару и искать таковых оставалось только на соб-ственном континенте. Автором идеи «Срединной Европы» стал немецкий геополитик Фридрих Науманн. В своей самой из-вестной книге («Срединная Европа» « Mitteleuropa »), вышедшей в 1915 г., Науманн обосновал необходимость объединения народов Центральной Европы в целях противостояния посягательствам США, России и Англии. Осью такого интегрированного полити-ко-экономического пространства должна была стать, по мысли Науманна, опять же Германия. Благоприятной предпосылкой к этому он считал широкое распространение в регионе немецкой культуры и языка.

Французская объединительная идея XIX в. качественно отли-чается от немецкой. Прежде всего Франции удалось самореали-зоваться в качестве заморской колониальной державы, поэтому она не испытывала необходимости расширяться путем поглоще-ния соседних государств. В то же время, будучи заинтересован-ной в развитии всех форм торгово-экономических отношений, а также в достижении континентальной стабильности, она ратова-ла за создание трансконтинентальных союзнических связей . Это-му в немалой степени способствовали и события на противопо-ложном берегу Атлантики - в Соединенных Штатах Америки. В основу французской интеграционной идеи со второй половины XIX в. легло стремление к уравновешиванию европейской соста-вляющей трансатлантических отношений . Не случайно модель преобразования европейского берега была созвучна американ-ской: в 1849 г. на международной конференции в Париже Виктор Гюго обнародовал свой план объединения Европы, где впервые употребил термин «Соединенные Штаты Европы». Его деятельность способствовала созданию в 1867 г. в Женеве Международной лиги мира и свободы. Целью организации провозглашалось создание Соединенных Штатов Европы как федерации европей-ских государств. Однако напряженность в отношениях между Францией, Великобританией и Германией не способствовала осу-ществлению планов трансъевропейской интеграции.

В то время как в западных идеях преобладал общеевропей-ский универсализм, в планах восточных европейцев про-слеживалось стремление к региональной сплоченности , к сохра-нению преимуществ своего промежуточного цивилизационного и геополитического статуса. Если двигателями западноевропей-ских интеграционных планов были главным образом экономиче-ские интересы , то на востоке Европы преобладали культурно-по-литические мотивы . Если Запад Европы был озабочен «укрупне-нием» через ликвидацию таможенных барьеров и лишь затем со-здания политического единства, то Восток Европы стремился к сохранению уже существовавшего крупного объединения наро-дов с его торгово-экономическими преимуществами на новых по-литических основах. Впрочем, разными путями, но и та, и другая части Европы шли к федеративному государству : Запад через по-вышение степени интеграции, Восток - через ее снижение.

Если XIX век создал все предпосылки для перехода Центральной Европы к реальной интеграции, то в начале XX в. обстоя-тельства существенно изменились. Во-первых , обострилась про-блема выбора между двумя геополитическими полюсами , а во-вторых , еще до Первой мировой войны возросло внешнее давле-ние на регион . В результате здесь возникли реальные международные структуры, во многом расходившиеся с представлениями и интересами самих восточно-европейцев.

Коренные отличия западно- и восточноевропейских интегра-ционных идей перекочевали в XX столетие. В то время как за-падная Европа стремилась к объединению преимущественно под флагом либеральных идей , восточная Европа продолжала искать новую форму собственной внутренней реорганизации, опираясь на энтузиазм лидеров националистических течений . Если Запад Европы стремился к расширению территорий, повышению уров-ня интеграции уже сложившихся государственных образований, то Восток Европы - напротив, к разделу второго по величине в Европе территориального образования - Австро-Венгрии - т.е. к снижению уровня политической интеграции при сохранении всех преимуществ эко-номического единства. Возникло нечто вроде дилеммы, подтвер-жденной всем дальнейшим развитием региона: либо не-зависимость целого при уступке некоторых свобод частями, либо весьма сомнительная свобода частей при полномасштабной утра-те самостоятельности целого .

О реальных взаимоотношениях народов региона того времени более чем убедительно говорит тот факт, что предлагавшиеся из различных столиц планы иногда были взаимоисключающими. Так чехи видели в союзе с Австрией панацею от венгерских пося-гательств на лидерство. Венгры избегали каких-либо союзов с Румынией. Западноевропейский мессианизм, присущий венгер-ской и польской элитам того времени, можно также считать од-ной из причин провала идеи восточноевропейской конфедера-ции. Обе страны считали себя форпостом Запада в Восточной Европе. Защита Венгрии, полагали в обеих столицах, станет не только проблемой венгров, а Польши - поляков. Это будет про-блема Запада, границы которого окончательно откатятся за Альпийскую линию.

В XX в. в Восточной Европе активно распространяются идеи марксизма, которые наложили свой отпечаток на дальнейшую судьбу этого региона. Октябрьская революция в России и подписание Брестского мира окончательно похоронили надежды и чехов, и всех осталь-ных славянских субъектов Австро-Венгрии на освободительную миссию России и возрождение панславянской идеи. Дальнейшие планы центральноевропейского устройства решались уже исключительно западными державами . В 1920 г. «большая чет-верка » решила судьбу региона в соответствии с собственными представлениями о справедливости и безопасности. По мнению президента США В. Вильсона, союзники могли почувствовать себя в безопасности при разоруженной и недееспособной Герма-нии и поделенной на мелкие государства Австро-Венгрии. Поэ-тому итогом Первой мировой войны и работы четверки стало ис-чезновение империи с карты Европы . Только после распада Ав-стро-Венгрии немногие западные политики, нашли смелость при-знать, что крушение монархии на самом деле стало следствием взаимодействия внешних и внутренних сил. Также стало оче-видным, что монархия Габсбургов служила осью баланса сил на континенте, и ее исчезновение привело к настоящим бедствиям для Европы.

2.2. «Постимперские» идеи и реальные структуры в Восточной Европе в межвоенный период.

После Первой мировой войны западные державы фактиче-ски сами определили структуру и будущее восточноевропейско-го региона, создав там марионеточное объединение госу-дарств - Малую Антанту. В качестве одной из главных причин устойчивости Малой Антанты называется то обстоятель-ство, что политики Запада рассматривали этот союз «в качест-ве одного из вариантов политического блока малых восточно-европейских стран вблизи границ Советского государства ("са-нитарного кордона", как они сами его называли). Они считали малую Антанту также важным фактором в борьбе против рево-люционного движения в Восточной Европе». То есть Англия и Франция , создавая эту структуру, руководствовались прежде всего собственными геополитическими интересами, а отнюдь не судьбой народов региона. Они стремились к созданию на ба-зе Малой Антанты одновременно и антисоветского, и антигер-манского «санитарного кордона» от Балтики до Черного моря . Целью США , как бенефицианта европейской политики, было создание разветвленной сети мелких, нуждающихся в опоре, и, как следствие, управляемых государств . Через эти государства они рассчитывали напрямую влиять на европейскую политику. Тем более, что новые государственные границы в регионе на-долго лишали его мира и спокойствия, делая зависимым от во-ли и помощи больших держав. Малая Антанта на самом деле была далека от интеграционных идей срединного региона, и любые разногласия в стане ее покровителей одновременно усу-губляли ситуацию в центре Европы.

В 1938 г. Малая Ан-танта окончательно распалась . Расчленение Австро-Венгрии, разрушив складывавшееся десятилетиями внутрирегиональное разделение труда и, хотя и не самый прогрессивный, но всё же целостный хозяйственный механизм, не отягощенный таможен-ными и иными барьерами, отбросило регион в экономическом развитии на несколько десятилетий назад. Новым государствам предстояло заново формировать производственные мощности, рынок, транспортную инфраструктуру и систему внешнеэконо-мических связей. В наиболее выгодном положении оказалась Че-хословакия - промышленное сердце Австро-Венгрии. Румынии же и Югославии предстояло не только интегрировать новые зем-ли, и создавать некий баланс между более и менее развитыми об-ластями, т.е. - единый хозяйственный механизм, но и заняться по-исками более выгодных внешних рынков для закупки продукции тяжелой промышленности. И хотя три государства в силу «разно-профильной» экономики имели шансы к созданию некоего об-щего рынка, на деле они не очень стремились к этому. Поэтому вместо горизонтальных связей, здесь формировались замыкаю-щиеся на Западе экономические вертикали. Всё это окончатель-но ослабило регион накануне Второй мировой войны и сделало его легкой добычей Германии.

На глазах у остальных союзников набравшая экономическую мощь Германия захватила Чехию, затем соседнюю Польшу, а далее по-глотила и остальные государственные новообразования - произ-водные Версальского мира. Несостоятельность Малой Антанты как региональной структуры в глазах Запада компенсировалась двумя обстоятельствами : во-первых , она выполнила свою роль санитарного кордона, а во-вторых , - гаранта Версальских границ в этой части континента, по крайней мере, на два десятилетия.

2.3. Проблемы формирования единого восточноевропейского пространства после Второй мировой войны .

Первые планы устройства восточноевропейского региона возникли задолго до окончания войны. Так, уже в феврале 1942 г. Польская социалистическая партия выступила с идеей со-здания федеративной Европы свободных государств . А 15 июля 1942 г. «Польские ведомости» опубликовали план центральноевропейского союза государств , в который, кроме Польши, Чехо-словакии, Югославии и Греции , т.е. государств, борющихся с не-мецким фашизмом, могли бы также войти бывшие на тот мо-мент союзникам Германии - Румыния, Венгрия и Болгария . Ав-торы идеи были убеждены, что союз с Германией не отвечает ис-тинным интересам народов этих стран. Триест и Щецин стали бы в этом союзе воротами в западный мир. Своим главным союзни-ком поляки видели Великобританию.

Однако к 1943 г. эмигрантские лидеры отказались от планов создания еди-ного региона, признав его фикцией и призвали начать с создания двух восточноевропейских регионов: балканского и польско-че-хословацкого. Затем к ним добавился еще и третий - дунайский, включающий Австрию и земли южной Германии.

Новая расстановка сил в лагере держав-победителей, а имен-но, наличие в нем СССР, открывала в завершающий период Второй мировой войны перспективы иных решений, включающих развитие региональных планов. Тем не менее печальные довоен-ные уроки дробления Центральной Европы и игнорирования ее проблем учтены не были. Инстинкты соперничества между дер-жавами победившей коалиции и идеологические фобии снова превратили послевоенное урегулирование в банальный передел сфер влияния. Соперничество Франции и Великобритании за влияние в регионе нашли свое отражение в тех региональных планах, которые должны были прийти на смену непопулярной Малой Антанте. США и Великобритания, наряду с попытками внедрить в странах Восточной Европы прозападные правитель-ства, стремились к максимальному дроблению и ослаблению ре-гиона в целом и Германии в частности.

Неприкрытая борьба за влияние в этом регионе началась за-долго до высадки союзников. Черчилль изначально стремился осуществить высадку союзников отнюдь не во Франции, а на Балканах, врезаться клином в Центральную Европу и не допус-тить вступления советской армии в Румынию, Австрию и, по воз-можности - в Венгрию. В своем строго секретном послании Ста-лину от 28 апреля 1945 г. Черчилль откровенно признавался: «Не особенно утешительно заглядывать в будущее, когда Вы и стра-ны, в которых Вы господствуете, плюс коммунистические пар-тии во многих других государствах выстраиваются все по одну сторону, а те, кто объединяется вокруг народов, говорящих по-английски, и их союзников или доминионов - по другую сторо-ну». Таким образом, надеждам на согласование судьбы региона державами-победительницами был положен конец. Интересы бывших союзников по антигитлеровской коалиции вошли в пря-мое противоречие .

Новые послевоенные планы осторожно прощупывали готов-ность больших держав к уступкам в вопросах региональной само-стоятельности. Было понятно, что раздробленный регион не сможет противостоять огромным силам, консолидировавшимся к Востоку и Западу от него. Внутри самих государств силы, рато-вавшие за независимость, соперничали с силами, призывавшими свои страны примкнуть к одному из формировавшихся полюсов всё более явно прорисовывавшегося противостояния.

Весной 1944 г. Иосиф Броз Тито выдвинул план создания фе-дерации включающей Югославию, Болгарию и Албанию . Одна-ко последовавшая встреча уполномоченных со стороны Югосла-вии и Болгарии выявила существенные расхождения в намерени-ях сторон.

Такая же судьба была уготована другой региональной инициативе, а именно плану румыно-венгерского таможенного со-юза . Его главным пред-назначением было установление добрососедских отношений ме-жду Румынией и Венгрией через урегулирование трансильван-ского вопроса.

В первые послевоенные годы по вопросу о необходимости формирования структуры регионального экономического взаимодействия в странах региона существовал практически полный консенсус. Компартии большинства восточноевропейских стран проповедовали идеологию, построенную на принципах марксиз-ма-ленинизма, искали новые пути сотрудничества в возрождении идеи восточноевропейской конфедерации с использованием ры-ночных принципов экономического и таможенного союза. Меж-военный опыт разобщения наглядно показал насколько беспер-спективно для стран восточной Европы обособленное существо-вание . Энтузиазм лидеров Венгрии, Румынии, Югославии и Болгарии в 1946 г. воплотился в план Pax Danubiana , который должен был повлиять на решения Парижской мирной конферен-ции. На севере региона практически одновременно дискутирова-лись перспективы предложенного ранее Великобританией плана союза Польши и Чехословакии.

Более или менее успешно протекавшее согласование регио-нальных планов нарушили усилившиеся разногласия между быв-шими союзниками по антигитлеровской коалиции . 5 марта 1946 г. в Фултоне прозвучала известная речь британского пре-мьера Уинстона Черчилля , на долгие годы предопределившая противостояние двух систем. Свою роль сыграло и послание аме-риканского президента Трумэна от 1 марта 1946 г. В этих услови-ях перед СССР встала совершенно определенная задача поиска адекватных ответных шагов . Одним из них можно считать фор-мирование блоковой системы на территориях, оказавшихся в со-ветской сфере влияния . Соответственно государства Восточной Европы были перенацелены на участие в ней. Радикально изме-нили ситуацию в регионе и решения Парижской мирной конфе-ренции. За странами были надежно закреплены ярлыки проиг-равших и победивших. Начались изменения границ и депортации населения. Всё это снова погрузило Центральную Европу в атмо-сферу напряженности и вражды.

В 1948 г. Георгий Дими-тров предпринимает еще одну попытку озвучить план союза демо-кратических балканских государств , в который наряду с Румынией, Болгарией, Югославией, Албанией и Грецией должны были войти Венгрия, Чехословакия и Польша. Однако в Советском Союзе заявление Димитрова было оценено как несоответствующее реалиям, указы-валось на ошибочность конфедерационного пути основанного на экономическом и таможенном союзе. Вместо этого странам Вос-точной Европы предлагалось бросить все усилия на строительство и укрепление экономических основ национальной независимости .

Совершенно очевидно, что на изменение отношения Москвы к плану Димитрова повлияла усложнившаяся международная си-туация . СССР, заплатив высочайшую цену за отдаление линии соприкосновения с вновь заявившим о себе идеологическим не-приятелем, не мог позволить себе снова подвергнуть риску свою территорию и приступил к выстраиванию в Восточной Европе «обратного санитарного кордона».

Помимо опускания железного занавеса в феврале 1946 г., свою роль в осложнении отношений между бывшими союзниками сыг-рал и выдвинутый в июне 1947 г. план Маршалла. Этот план недву-смысленно давал понять будущим европейским реципиентам, что экономическая помощь будет оказана им в обмен на присутствие США в политической жизни пострадавших от войны стран . Алба-ния, Болгария, Венгрия, Польша, Румыния, Югославия, Финляндия и СССР от такой помощи отказались. Только Чехо-словакия на первом этапе успела получить некоторые финансовые вливания в свою экономику, которые, впрочем, не могли сущест-венно повлиять на восстановление ее конкурентоспособности на европейских рынках. Пятнадцать стран западной Европы и Турция, ставшие с 1948 по 1951 г. реципиентами плана Маршалла, позже стали активными соучастниками блоковой политики западных го-сударств . Началось выстраивание союзников по западную сторону от «железного занавеса». С этого момента реальная европейская интеграция на несколько десятилетий расходится на западноевро-пейскую и восточноевропейскую.

Несомненно, что среди факторов, повлиявших на решение Сталина отказаться от предлагавшихся восточноевропейцами пла-нов федерализации Восточной Европы, не последнее место зани-мало произошедшее в 1947 г. изменение позиции западных держав по германскому вопросу . В ноябре-декабре 1947 г. они взяли курс на создание в западных зонах оккупации сепаратного немецкого государства. Это нарушало как договоренности с СССР, так и гео-стратегические планы Сталина на создание в Европе, а конкретно на территории Германии, нейтральной, буферной зоны между СССР и Западом . Германская проблема постепенно выдвинулась в центр противостояния и конфронтации в Европе.

Если до 1948 г. СССР в целом поддерживал попытки строи-тельства в странах Восточной Европы «национальных вариантов власти советского типа», то 1948-1953 гг. отечественными ис-ториками признаны как годы внедрения советской модели орга-низации общества, т.е. «сталинизации» Восточной Европы . В Восточной Европе спешно создается коллективная система безопасности, опирающаяся на двусторонние договора с СССР, а также между малыми странами Восточной Европы. Это были од-нотипные договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помо-щи. Подразумевалось, что такая помощь в первую очередь по-требуется для преодоления угрозы со стороны Германии.

Своеобразная унификация во внешнеполитической сфере, потребовала и дополнительных усилий в сфере внутренней поли-тики этих государств. На этом завершается период строительст-ва демократий в соответствии с национальным своеобразием. Новые связи начинают строиться на принципах вертикализации, завязанной исключительно на интересах СССР. В январе 1949 г. СССР, Болгария, Венгрия, Польша, Румыния и Чехословакия создали Совет экономической взаимопомощи (СЭВ). Можно рассматривать это событие, как попытку ответа Москвы на амери-канский план Маршалла.

Собственно, определение «Восточная Европа» с этого мо-мента наполнилось новым смыслом. Отождествляясь с послево-енной региональной схемой, оно стало значить больше, нежели чисто географическое определение, применяемое в межвоенные годы при попытках суммарного обозначения государств, образо-вавшихся после Первой мировой войны в пространстве между СССР и Германией.

Задачи, стоявшие перед восточноевропей-ской интеграцией были несравнимо сложнее, чем перед западны-ми структурами. На западе объединялись государства с аналогич-ной политической и экономической системой . СССР, возглавив-шему восточноевропейскую интеграцию, предстояло перевести на социалистические рельсы слаборазвитые, но всё же капитали-стические экономики восточноевропейских стран . Но что еще сложнее - ему также предстояло изменить сам культурно-исто-рический вектор развития этих государств с прозападного или вернее - центральноевропейского на «восточный» (советский). Для этого надо было менять также и идеологию, ломать религи-озные убеждения, традиции - т.е. практически весь менталитет.

К 1949 г. удалось распро-странить модель на все граничившие с Советским Союзом евро-пейские государства. Возник, как пишет Э. Ниедерхаузер, «пере-вернутый санитарный кордон, который в отличие от возникше-го после Первой мировой войны, теперь стоял на страже Совет-ского Союза от капиталистического Запада ».

Однако современные российские исследователи, опираясь на ставшие доступными в последнее время новые архивные доку-менты, опровергают попытки полностью возложить вину за установление в странах Восточной Европы режимов сталинского типа исключительно на советское руководство и лично И. Ста-лина . Они опровергают тезис об изначальной агрессивно-диктаторской, т.е. «оккупационной» устремленно-сти Сталина в отношении этих стран, об однозначности этой политики. В частности, они предлагают не списывать фактор личных амбиций ряда восточноевропейских коммунистических лидеров , стремившихся при помощи Москвы, укрепиться в сво-ей единоличной власти. К тому же совершенно необъективно было бы списывать со счета популярность коммунистических движений в послевоенной Европе . Ведь после войны выросла роль компартий не только на востоке Европы. Они доставили немало хлопот правительствам Франции и Италии, стремив-шимся к сплочению Западной Европы в антикоммунистиче-ском альянсе. Так что коммунистическая идея не была совер-шенно чуждой Европе в целом и восточноевропейскому регио-ну, как ее составляющей.

Тем не менее, внедрение новой идеологии и хозяйствования шло трудно. В более развитых странах так и не сложился консенсус между вла-стью и обществом не только по вопросу о характере правящего строя, но и по вопросу о программе модернизации. Более спокой-но протекало внедрение новых способов управления и модерниза-ции в менее развитых, сельскохозяйственных государствах . Фор-мирование ориентирующейся на Москву экономики сопровожда-лось внедрением таких форм сотрудничества, как создание совме-стных предприятий, помощь в развитии отраслей необходимых в первую очередь для нужд СССР и всей формировавшейся мировой системы социализма. Были проведены реформы в аграрном сек-торе, где впервые в истории этих стран появились сельскохозяйст-венные кооперативы. Однако не было четко прописанного плана восточной интеграции. Здесь преобладали политические решения . Предполагалось, что страны, работающие в целях выполнения схожих социальных целей и расположенные в одном регионе, в географическом смысле и так смогут стать друг для друга выгод-ными экономическими партнерами. Куда большее давление на-блюдалось в области идеологии , где формировались партийные общества, шла интернационализация общественной жизни, раз-венчивался культ церкви и народных традиций. Формировалась партийная и научная элита, особая сверхидеологизированная куль-турная жизнь. Влияние СССР при отсутствии какого бы то ни было единого органа управления всем этим регионом, осуществля-лось через институт советских советников . Как пишет Эмил Ниедерхаузер, к середине 50-х годов в Восточной Европе сложились режимы сталинского типа в «облегченной форме».

В связи со вступлением исследуемых стран в Европейский союз, именно эта «облегченная форма» или «облегченные формы» как раз и могут представлять сегодня наибольший интерес для изучения характерных особенностей восточноевропейского ре-гионализма. Что представляет собой эта «облегченная форма»? Может это исторически неизбежная форма приспособления этих стран к более крупным интеграционным структурам? Или это более или менее стабильная форма их существования в интегра-ционных структурах Востока и Запада? А может это некий при-сущий этому региону «третий путь»? Сегодня можно с большей или меньшей долей уверенности говорить и о тенденции к «об-легченной форме» участия этих стран в западноевропейской ин-теграции.

2.4. Сравнительный анализ западной и восточной интеграционных систем.

Западную и восточную европейскую системы интеграции на самом деле отличало друг от друга гораздо больше характери-стик, нежели политические и экономические. Создается впечат-ление, что западная система изначально строилась с гораздо большим запасом прочности, чем восточная.

Восточная Европа вошла в сферу особых интересов СССР после Второй мировой войны, прежде всего как простран-ство, отделявшее его от Германии . В начале 1945 г. державы-со-юзницы не осмеливались оспаривать это право Советского Сою-за, вследствие его роли в разгроме гитлеровской Германии. Во-сточноевропейский регион рассматривался Москвой в первую очередь как пояс безопасности советского государства по запад-ному и балканскому периметру советских границ. Причем совет-ское руководство отождествляло сферу безопасности со сферой интересов СССР.

Закрытие в 1947 г. дискуссии по поводу возможной федерализации Восточной Евро-пы в действительности положило конец и длительному спору ме-жду идеей центральноевропейской федерации и идеей срединной Европы . В первой превалировали горизонтальные связи, во вто-рой - вертикальные . Дина-мика, геометрия и иерархия связей внутри СЭВ и ОВД на протя-жении существования этих структур не были постоянными. Со времени своего создания и до момента распада они постоянно изменялись, следуя вызовам, исходившим как изнутри, так и извне - в результате не прекращав-шегося давления Запада, с одной стороны, и изменений в руковод-стве СССР - с другой. Так, советская внешнеэкономическая поли-тика постсталинского периода открыла дорогу для более автоном-ного внутреннего развития восточноевропейских государств.

Венгерский профессор Ференц Газдаг называет сложившую-ся во второй половине XX в. советскую мо-дель «неорганичной интеграцией», т.е. интеграцией чуждого для региона характера в международно-политическом, социаль-ном и экономическом планах. У Эмиля Ниедерхаузера мы нахо-дим несколько определений или попыток определения структуры, объединявшей государства Восточной Европы. Не раз он на-зывает ее «неформальной советской империей». Неформальной, очевидно, потому, что никаких формальных документов свиде-тельствовавших о каких-либо институциональных намерениях Москвы до сих пор в распоряжение историков не поступило.

Формально социалистические государства считались незави-симыми, свободными субъектами межгосударственных отноше-ний. Не существовало никаких управляющих структур наднацио-нального характера. СЭВ и ОВД оставались скорее отраслевыми структурами . На партийных конференциях 1957 и 1960 г. пред-принимались попытки достичь определенного единства действий компартий стран Восточной Европы, но они остались безуспеш-ными. Основой отношений между странами региона и странами Восточной Европы и Москвой оставались двусторонние догово-ры . Эти договоры заключались на срок до 20 лет и подлежали ав-томатическому продлению при отсутствии возражений сторон, что практически не случалось вплоть до начала советской перестройки. Силы Варшавского договора мобилизовались только в исключительных случаях , не-обходимых для «преодоления кризисных ситуаций». СЭВ коорди-нировал распределение производства внутри содружества, чаще всего не нарушая уже сложившуюся структуру в самих странах.

К попыт-кам реформирования, инициации системных преобразований, во-сточноевропейские исследователи чаще всего относят события 1956, а затем - 1960 года в Венгрии, эксперименты чешских эко-номистов в середине 60-х и «более поздние инициативы полити-ков, чьи имена ассоциируются с командой Дубчека». И россий-ские, и зарубежные исследователи отмечают, что с середины 50-х годов говорить о единстве внутри системы уже не имело смысла. В странах «реального социализма» начались осторож-ные поиски «третьего пути ».

Однако дальнейшему прогрессу интеграции мешал целый ряд факторов.

Во-первых , процессу более тесной интеграции мешал прин-цип национального суверенитета и невмешательства во внутрен-ние дела друг друга, как основополагающий принцип взаимоот-ношений. Это препятствовало эффективной координации эконо-мических планов и политики. Восточная интеграция держалась исключительно на объектив-ных факторах: региональном (европейская и граничащая распо-ложенность стран-участников) и политико-экономическом (со-циалистический способ хозяйствования, марксизм в качестве ос-новной идеологии).

Во-вторых , разница в размерах стран-участниц и их эконо-мических потенциалах. СССР значительно превышал территори-ально все страны СЭВ вместе взятые. А попытки субсидирова-ния более слабых за счет более сильных не были правомочны в условиях международного характера отношений между странами-участницами. Так, ГДР и Чехословакия оставались наиболее развитыми, а Болгария и Румыния - наименее. Венгрия и Поль-ша располагались где-то посередине. СЭВ так и не удалось пре-одолеть изначальную полномасштабную асимметрию между уча-стниками.

В-третьих , нахождение основных органов СЭВ в Москве са-мо по себе делегировало советской столице руководящие функ-ции. Правда, формально СЭВ имел несколько уровней коорди-нации деятельности. На первом месте по важности стояли сессии СЭВ. Затем шел исполнительный комитет СЭВ, постоянные ко-миссии, секретариат, ассоциативные органы (банки, отраслевые рабочие группы и т.п.). Противоречие между декларировавшим-ся равноправием и фактической строгой субординацией служило потенциальным источником разногласий.

В-четвертых , сплочению СЭВ яростно противодействовали западные государства, как по отдельности, так и в рамках своих организаций. Фактически Запад работал на разобщение стран региона весь период холодной войны. И именно в этих ус-ловиях в конце 60-х годов начинаются первые шаги двух конти-нентальных структур навстречу друг другу. При этом СЭВ наде-ялся на выход на рынки стран ЕЭС с целью получения кредитов, новых технологий. В устремлениях же ЕЭС политические моти-вы явно преобладали над экономическими.

Если в восточной части Европы параллельно существовали экономическая (СЭВ) и политическая (ОВД) структуры, то в за-падной части Европы постоянно предпринимались попытки объ-единения экономической и политической интеграционных соста-вляющих. Все серьезные срывы происходили именно по причине несовместимости этих двух столпов западноевропейской инте-грации. В то же время оба они по отдельности представляли со-бой более совершенные проекты, чем СЭВ и ОВД.

Формированию реальной интеграции в Западной Европе в немалой степени способствовал план Маршалла и опасения отно-сительно возможного возрождения военной мощи Германии, а затем - распространения коммунистической идеи, оплотом кото-рой выступал СССР. В практической плоскости интеграции спо-собствовала процедура распределения американской помощи, амбициозно названная Программой европейского возрождения. Однако и в истории западноевропейской интеграции были мо-менты не только триумфа, но и падения.

После войны особая нагрузка в деле воплощения и континен-тальных, и американских программ послевоенного интегрирова-ния Европы легла на Францию. При полном единодушии на обе-их берегах Атлантики 17 марта 1948 г. было подписано Брюс-сельское соглашение, ставшее, по сути, первым послевоенным оборонительным объединением. Его целью провозглашалось со-хранение мира и экономической стабильности Брюссельское со-глашение подписали пять европейских государств: Франция, Ве-ликобритания и страны Бенилюкса. Опасения немецкой угрозы изменились на опасения угро-зы советской. Затем принципы построения единой Европы со-вместились с идеей использования военной мощи США. В апреле 1949 г. 12 государств (США, Великобритания, Франция, Италия, Канада, Исландия, Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия, Люк-сембург и Португалия) подписали в Вашингтоне Североатланти-ческий пакт . Так возникло НАТО .

В 50-е годы Западную Европу захватила чрезвычайно актив-ная волна регионального строительства. Военная опека США не всегда устраивала государства Западной Европы, но она позволя-ла сосредотачивать основные усилия на вопросах экономической интеграции. Такое положение в принципе считалось приемле-мым, но одновременно не упускались попытки к его преодоле-нию. 18 апреля 1951 г. шесть европейских государств во главе с Францией и Германией (плюс Люксембург, Бельгия, Нидерлан-ды и Италия) образовали первое наднациональное объедине-ние - Европейское объединение угля и стали (ЕОУС).

Однако следующая структура, которую западные европейцы попытались создать самостоятельно, озаботившись чрезмерно усилившимся американским влиянием - Европейское оборони-тельное сообщество (ЕОС), формально организованное в 1952 г, окончательно распалось уже в 1954 г . Ее главной целью стало создание единой армии, выступающей под общим флагом в защиту общих интересов Западной Европы. Единое европейское командование должно было сделаться над-национальной структурой; предусматривалось совместное обуче-ние военнослужащих и общая система обеспечения военной тех-никой.

Со временем становилось всё более очевидным, что, не обла-дая собственной системой безопасности и собственной армией, Западная Европа почти не способна решать вопросы обороны. Увлеченная планами экономического строительства, практиче-ски делегировав военно-политические полномочия США, Европа еще долго была вынуждена следовать в их фарватере. США же, заинтересованные в сохранении своего присутствия на европей-ском берегу Атлантики, постоянно поддерживали образ общего врага в лице СССР и ОВД. Таким образом, как ни парадоксально это звучит, но холодная война способствовала реализации инте-грационных усилий, как на Востоке, так и на Западе Европы . Вот что по этому поводу пи-шет русский философ и писатель А.А. Зиновьев : «"Холодная война" способствовала интеграции Запада. Она не породила тенденцию к интеграции - последняя возникла до войны и имела другие сти-мулы, - а усилила ее. Но усилила настолько, что появилось новое качество. "Холодная война" была первой совместной операцией Запада глобального масштаба, о Западе как о чем-то едином ста-ло правомерно говорить именно в этот период».

Экономическая интеграция удавалась западным европейцам гораздо лучше, чем военно-политическая. В 1958 г. те же шесть государств объединяются в Евратом, а затем подписывают сог-лашение о создании Общего рынка. Тем не менее нельзя недо-оценивать хоть и косвенного, но все же политического значения Европейского экономического сообщества: не одно десятилетие оно оставалось одним из главных политических действующих лиц холодной войны.

Таким образом, ни восточное, ни западное «объединение», существовавшие в период холодной войны не были системами, не имели строгих принципов организации, свойственных классиче-ским формам государственного или межгосударственного уст-ройства. И несмотря на то что они действовали преимуществен-но в экономических областях, в их основе в большей (СЭВ) или меньшей (ЕЭС) степени лежала политика.

В восточной части Ев-ропы лидерство СССР было очевидным в обеих структурах - и в политической, и в экономической - и в ОВД, и в СЭВ. В этом смысле ЕЭС выглядел гораздо более самостоятельной и равно-правной структурой , хотя влияние, оказывавшееся на эту струк-туру США , иногда было нисколько не меньшим, чем в НАТО. Учитывая и иные региональные образования того времени, мож-но утверждать, что в период холодной войны в рамках двух сис-тем, ориентировавшихся на две сверхдержавы, на два системных центра, в обеих частях Европы существовали несколько интегра-ционных вариантов с разной степенью централизации.

Вся послевоенная история Европы связана с решением трех задач:

Ø преодолеть раскол континента;

Ø преодолеть гегемонию сверхдержав в политике (для западной Европы -США, для восточной Европы - СССР);

Ø предотвратить сверх-мощное усиление Германии.

Итак, что общего между довоенными и послевоенными реги-ональными европейскими структурами, между восточноевропей-ской и западноевропейской интеграцией ?

Довоенные восточноевропейские структуры можно охарактеризовать как более конфронтационные , так как они стремились к исключению из сферы сотрудничества сначала преобладающей стороны, а после Первой мировой войны - проигравшей. В этом отношении пла-ны послевоенных структур были более демократичны . Таможен-ный союз был главным элементом и тех и других структур.

И та, и другая интеграция:

а) образовались при прямом воз-действии внешних держав и до 1990-х годов в них преобладали вер-тикальные связи:

б) возникли с целью защиты от возможных посягательств со стороны противополож-ной структуры.

В обеих структурах связи носили разноуровне-вый, разноскоростной характер. Имелось интеграционное ядро , к которому с разной степенью притяжения примыкали другие члены этих структур.

Если в основе западной интеграции лежали десятилетиями модифицировавшиеся объединительные планы , то в восточной , на гребне слома исторических планов, предпринималась попытка создания совершенно новой междуна-родной организации .

В западной интеграции преобладали эконо-мические интересы , в восточной - идеологические . И уже только этих двух обстоятельств достаточно для объяснения их различий, а заодно и причин последовавшего усиления первой и слабости и разрушения второй.

2.5. Причины возникновения и эволюция альтернативных планов регионального взаимодействия в конце XX века.

Примерно с конца 1970-х годов в Восточной Европе наблюдает-ся возрождение интереса к планам самостоятельного региональ-ного взаимодействия . Поначалу это проявлялось через попытки уравновешивания центрально-европейской составляющей региона за счет активизации западной направленности во внешней полити-ке и экономических связях. В 80-е годы эта тенденция еще не име-ла целью вхождение в западные интеграционные структуры.

Вектор сместился в сторону слияния с западными структу-рами уже после смены политических курсов на рубеже 1990-х годов . Одной из причин стало то, что внезапно обнаружилась теоретиче-ская и материальная неподкрепленность центральноевропейской идеи. В определенной степени, во-зобладанию этой тенденции способствовала и западная помощь - начались финансовые вливания с целью оптимальной стабилизации и адап-тации Восточной Европы к условиям западного рынка.

Важным моментом в резком смещении вектора развития центральноевропейского региона в сторону Запада стало кризисное политико-экономическое состояние на пространстве бывшего СССР , а также весьма сложная международная обстановка , вы-званная разрушением главных мировых факторов сдерживания и стабильности. Одновременно такие факторы как распад Югосла-вии и объединение Германии способствовали консолидации госу-дарств Восточно-Центральной Европы .

Первоначально планы переустройства региона в основном бы-ли направлены на децентрализацию, понимаемую как освобожде-ние от диктата Москвы . По происхождению и целям возникшие на рубеже 90-х годов схемы переустройства регионов можно условно разделить на две группы .

1. Союзы, направленные на преодоление последствий миро-вых войн и революционных потрясений, имеющие целью объе-динение наций и преодоление несправедливых границ и систем-ного разделения. В их основе заложе-ны цели объединения пространств бывшей Австро-Венгрии. Базой для этих структур служили прежде всего экономическая и отчасти военно-политическая целесообразность, опирающаяся на более мощные естественные консолидирующие рычаги: этни-ческие, культурные, исторические.

2. Союзы, инициированные как часть геополитической стра-тегии Запада в планах расширения на восток, затем продолжив-шие свое существование самостоятельно Вышеградская группа, Балтийская ассамблея, отчасти и Причерноморское сотрудниче-ство в той его организации, при которой ведущая роль отводится Турции. К этой же группе союзов можно отнести Мусульманско-Хорватское соглашение на территории бывшей Югославии (т.е. союзы, в основе которых лежат этнические либо религиозные мотивы и деятельность которых способствует смещению взаимо-действия народов на более низкий уровень в сравнении с преды-дущей интеграцией).

К первой группе можно отнести восстановленное в 1989 г. венг-рами и югославами в качестве основы современной постсистемной интеграции в центрально-европейском регионе Альпийско-Адриа-тическое рабочее сообщество (ААРС). Оно было создано в 1978 г. в целях развития приграничного экономического взаимодействия. В него вошли Венгрия, Югославия, Италия, Австрия, а позже в ка-честве наблюдателя присоединилась Бавария. Альпийско-Адриатическое рабочее сообщество во времена железного занавеса и военно-идеологического раздела центрально-европейского пространства олицетворяло максимум возможного с точки зрения сохранения взаимодействия частей некогда единого государства - Австро-Венгрии или же традиций Срединной Евро-пы.

Сообщество, дав импульс созданию Централъно-европейской инициативы в 1989 г., сыграло немаловажную роль в рассеивании железного занавеса, разрядке противостояния, так как в нем были представлены члены всех геополитических по-люсов того времени: ОВД, НАТО, движения неприсоединения, а также нейтральное государство. Такая расстановка сил нивелировала возможность верховенства какой-либо страны и обусловлива-ла нейтральность всей структуры. Такой путь развития базировался на чисто внутренних потребностях, связанных в частности, с этнической, культурно-исторической взаимозависимостью государств, естественным стремлением преодолеть раздробленность, внесенную в регион двумя послевоенными урегулированиями. А это фактор более мощный, чем системная, идеологическая или военно-полити-ческая приверженность.

Углубление Балканского кризиса прервало развитие этой ре-гиональной структуры Придунайских государств - единственной реальной наследницы Австро-Венгрии. Уже сам этот факт в оче-редной раз подвел отчетливую, хотя и, возможно, не окончатель-ную черту в столь популярной в 80-е - начале 90-х годов ХХ в. дискус-сии о Центральной Европе .

Венгерский ученый Э. Нидерхаузер, подчеркивая периферий-ный характер региона, в одной из своих работ цитирует не лишен-ное сарказма определение своего коллеги Енё Сюча; к Централь-ной Европе относится «та часть Восточной Европы, которая все-гда мечтала принадлежать к Западной Европе, но в той или иной форме всегда оставалась частью Европы Восточной». Многие уче-ные пытались определить прежде всего культурологические пара-метры этого феномена. Так, например, венгерский исследователь Дьердь Дьярмати, отождествил историческое понятие Централь-ной Европы с регионом, освоенным преимущественно германской и славянской расами, где так и не сложились четкие государствен-но-этнические границы, окончательно не оформилась националь-ная идентификация - ни у славян, ни у немцев.

Тем не менее на рубеже 90-х годов для реализации идеи Цен-тральной Европы как единого региона и как самостоятельного субъекта геополитики не оказалось определяющих «регионо-формирующих» условий, которыми могли бы стать:

Наличие мощного государства-покровителя или международ-ной структуры, заинтересованной в единстве региона;

При отсутствии первого условия, не оказалось таких внутрирегиональ-ных стимулов, как : 1) наличие общей угрозы , пусть даже гипоте-тической для сплочения в общий оборонительный союз (одни страны здесь опасаются России, другие - Германии, либо друг друга); 2) общие интересы, направленные на закрепление терри-ториального статус-кво (проблемы разделенных национальных меньшинств); 3) наличие объективных условий для экономиче-ского взаимодействия (взаимодополняемость рынков) и т.д.

Можно предположить, что в историческом плане это скорее некоторое промежуточное, межэтапное состояние для региона, неизменно возникающее на гребне крушения одной системы (ре-гиональной, социальной и т.п.) и в период образования новой.

Именно через Восточно-Центральную Европу проходит фронт основных геополитических сдвигов, характеризующих раз-личные этапы противостояния двух цивилизаций, или ещё недавно - двух систем. За регион постоянно борются славянская и германская культуры, православие и католицизм .

Оба геополитических полюса с одной стороны не позволяют региону примкнуть к одному из них, а с другой - препят-ствуют внутренней консолидации Центральной Европы . Таким образом, Центральная Европа становится неким ресурсом геопо-литики, легко воспроизводимым при необходимости.

Потенциал регионального восточноевропейского сотрудничества в условиях расширения Европейского союза и НАТО.

Если до последней балканской войны идею возрождения сот-рудничества государств дунайского региона поддерживали толь-ко непосредственно примыкавшие к региону Германия и Италия, то во время войны в регион пришли Соединенные Штаты Амери-ки . Собственно, идея вклинивания в Европу со стороны Адриати-ки, Балкан вынашивалась США и Великобританией и в годы за-вершения Второй мировой войны, и во время венгерского восстания 1956 г. Теперь, когда исчезла угроза советского противосто-яния, США, наконец, получили возможность реализовать свой план.

В этих условиях, прежде чем вступать в регион, необходимо было снизить здесь накал напряженности. Такая попытка была предпринята весной 1995 г. 21 марта 1995 г. в результате совме-стной деятельности европейских государств-членов ОБСЕ и ЕС, был принят Пакт стабильности для Юго-Восточной Евро-пы .

6 декабря 1996 г. в Женеве была создана Юго-Восточная ко-оперативная инициатива - SECI , которая стала официальным преемником Пакта стабильности. В программном документе SECI главной называется цель содействия интеграции государств Юго-Восточной Европы в Европейские структуры . Подчерки-вается, что SECI ни в коем случае не замещает собой этих струк-тур, а помогает налаживанию связей между ними и странами ре-гиона. Однако в уставных документах подчеркивается, что ини-циатором выступают США, которые способствуют привлечению в регион западноевропейских и американских инвестиций .

В SECI вошли Албания, Босния и Герцеговина, Болгария, Венгрия, Греция, Республика Македония, Молдавия, Румыния, Словения, Турция, Хорватия и с 2000 г. Союзная Республика Югославия. Европейскими координаторами деятельности SECI стали Австрия и Италия. Однако SECI так и не стала базой для плана Маршалла после холодной воины. США не ставили задачу углубления связей между государствами региона, а лишь выстроили сеть институтов для проведения своих экономических и политических решений. Поэ-тому SECI представляется шагом назад в смысле интенсификации межгосударственных отноше-ний в регионе Южной и Восточной Европы.

Вышеградская группа, под названием Европейской тройки образовалась в 1991 г. , в период, когда уже была предопределена судьба ОВД и СЭВ, произошло воссоединение двух Германий, но еще не было четкого видения перспектив интеграции с ЕС и НАТО. Тогда же, после ухода советских войск, председатель Комиссии по иностранным делам Конгресса США Л. Иглбергер открыто оповестил мир о намерении США остаться в Европе в качестве гаранта ее стабильности . Спешно начались поиски стран и комбинаций восточноевропейских государств, способных стать основой стабильности по западному образцу.

«Декларация о сотрудничестве Чехословацкой Федеративной Республики, Республики Польши и Венгерской Республики» бы-ла подписана 15 февраля 1991 г. в Вышеграде. Выбирая вариант Вышеградской группы, американцы в первую очередь стреми-лись к пропагандистской победе с меньшими материальными за-тратами. Действительно, как ни пытались аналитики объяснить подобную увязку партнеров, выискивая исторические прецеден-ты, сотрудничество это так и не обрело надлежащей стабильно-сти Созданная по проекту Збигнева Бжезинского «восточноев-ропейская тройка» должна была уже в то время взять на себя функции буферной зоны, ограждающей ядро «развитой Европы» от нестабильности на территории распавшегося СССР . Одновременно она считалась и первым островком, отвоеванным США в зоне советского влияния.

Какие надежды лелеяли США в связи с Вышеградской груп-пой?

Во-первых , что она сможет доказать остальным странам ре-гиона саму возможность скорых демократических перемен в Во-сточной Европе.

Во-вторых , подтвердить, что перевод экономик социалистических стран на рельсы рыночного хозяйства не явля-ется утопией и дает реально ощутимые результаты.

В-третьих , продемонстрировать остальным государствам выгоды приори-тетного взаимодействия с Западом.

Ну а главным, конечно же, было строительство обратного санитарного кордона против Мо-сквы.

Сами государства региона - Польша, Чехословакия и Вен-грия - тогда, после роспуска СЭВ и ОВД, рассматривали такое временное, отчасти неформальное объединение как вариант пре-одоления европейской изоляции, более или менее равноправного партнерства и главным образом - заполнения вакуума общения в регионе, наступившего здесь после распада СЭВ и ОВД. Ос-новные задачи этой организации, зафиксированные в деклара-ции, также носят скорее декларативный, политический характер, более призванный обозначить новую внутри- и внешнеполитиче-скую ориентацию этих стран, нежели какие-то конкретные меха-низмы сотрудничества:

Укрепление на новой основе государственного суверенитета, демократии и свободы;

Уничтожение всех остатков тоталитаризма в социальной, экономической и духовной сферах жизни общества;

Построение парламентской демократии, современного пра-вового государства и уважение прав человека, основных свобод;

Введение современной рыночной экономики;

Полное включение стран-участниц в систему европейской политики, экономики, права и безопасности .

Расчет Запада был прост: эти три страны и до перемещения под его покровительство считались наиболее экономически высокоразвитыми среди государств Восточного блока. Таким образом, не требовалось «дополнительных затрат» для демон-страции «сравнительного прогресса» стран, «пользующихся преференциями Запада». Не понадобилось и особых идеологи-ческих усилий, так как именно эти три страны с 1950-х годов не-однократно пытались атаковать идеологические устои социа-листического блока. Ме-нее всего архитектор вышеградской идеи Збигнев Бжезинский заботился о придании ему колорита традиционности, централъно-европейскости . В конце концов Вишеградская группа провозгласила главной своей целью опережающее подключение к западным интеграционным структурам: ЕС, НАТО и ЗЕС .

Малая эффективность этой структуры на местном уровне про-явилась весьма скоро. Во-первых, она не решила, а, наоборот, обо-стрила национальную проблему. В результате к 1993 г., из «трой-ки» в тех же внешних границах получилась «четверка» , а между Венгрией и Словакией разгорелся спор по поводу продолжения строительства гидроузла на приграничной территории. К тому же, опасаясь, что дополнительная фи-нансово-экономическая помощь странам региона сможет создать из них конкурентов, Запад практически сразу же (в 1992 г.) начал применять против них экономические санкции.

Тем не менее, в 1992 г. Бжезинский предложил использовать Вышеградскую группу при осуществлении следующего этапа стратегии - перетягивания в орбиту своего влияния Украины. Подключение к «четверке» Украины могло бы ре-шить главную задачу стратегии Запада - максимальное продви-жение вглубь территории геополитического противника . При этом основным орудием западной геостратегии выступал этноконфессиональный фактор.

И политика противодействия ЕС, и форсирование «восточного выдвижения» со стороны США, и политика президента Словакии А. Мечияра, занимавшего откровенные антизападнические, пророссийские позиции, не способствовали развитию Вышеградского сотрудничества в середине 1990-х годов.

Создание в 1992 г. Центральноевропейской зоны свободной торговли - ЦЕФТА, можно считать практически единственным несомненным успехом Вышеградской группы. Суть этого реше-ния состоит в том, что странам Вышеградской группы удалось со-здать общее таможенное пространство еще до вступления в ЕС. Двигателем этого решения, без сомнения, было понимание того обстоятельства, что оно в любом случае выступает неизбежным шагом на пути в ЕС. И хотя срок деятельности ЦЕФТА ограни-чивался временем вступления в ЕС, эта акция стала позитивным знаком способности этих стран к решению констру-ктивных задач. Это обстоятельство позволяет связать с Выше-градской группой определенные надежды на возможности совме-стной мобилизации усилий стран региона в деле отстаивания сво-их интересов в рамках ЕС.

Непосредственно к проблеме центральноевропейского реги-онализма примыкает еще несколько проблем так называемого периферийного сотрудничества . К ним относятся ""украинский" и "прибалтийский вопросы", одновременно ставшие и важнейши-ми периферийными вопросами современной мировой геополити-ки, поскольку непосредственно находятся в зоне соприкоснове-ния, а теперь уже и пересечения ее полюсов. Если украинский во-прос из-за масштабов страны важен сам по себе и без региональ-ных связей, то прибалтийский вопрос представляет геополитиче-скую значимость только в увязке трех субъектов - бывших рес-публик СССР . Очевидно следуя этой логике, в 1992 г. три госу-дарства образовали Балтийскую ассамблею.

Как и предыдущую группировку, латвийско-литовско-эстон-ское взаимодействие объективно определяет лишь географиче-ская близость, и необходимость преодоления вакуума общения. К тому же, в сравнении с Вышеградской группой, Балтийская имеет еще меньше исторических традиций взаимодействия. В истории не сохранилось свидетельств совмещения интересов польско-ли-товского государства и Ливонии (включавшей в себя нынеш-нюю Латвию и Эстонию). Напротив, Литва постоянно тесни-ла Латвию с юга, расширяясь за счет вторжения в ее пределы . И после того как, по словам Вильсона, в 1920 г. усилиями Большой четверки "белые русские государства Латвии, Лит-вы и Эстонии получили автономию", они не смогли создать сколько-нибудь дееспособного союза, потратив два десятка лет на становление своей национальной государственности.

В нынешней ситуации взаимодействие трех Балтийских госу-дарств имеет еще меньше перспектив. Геополитически Литва тя-готеет больше к Центральной Европе. В то же время Латвия и Эстония демонстрируют скорее германо-скандинавские привя-занности . Все вместе они продолжают оставаться на плаву лишь в качестве российских транзитных территорий (от трети до поло-вины бюджета этих государств составляют выплаты России за транзит к Балтийским портам). Все три республики имеют абсо-лютно идентичную экономическую инфраструктуру, что за-трудняет создание внутреннего рынка. Тем не менее, в 1994 г. Латвия, Литва и Эстония подписали Балтийское соглашение о свободной торговле (БФТА), которое стало аналогом ЦЕФТА в Восточно-Центральной Европе.

Тенденцию к сужению демонстрирует и база политическо-го взаимодействия. Проблема русского и русскоязычного на-селения в Литве не стоит так остро, как в Латвии и Эстонии . С 1992 г. здесь наблюдается и расхождение в политических на-строениях. В то время как в Латвии и Эстонии власть крепко держали в своих руках националисты, в Литве к руководству уже успели вернуться социалисты. Затем наступил противопо-ложный разворот. Эта ситуация за прошедшее десятилетие по-вторялась неоднократно. Всё это вносит серьезный дисбаланс в создание политического единства между Литвой и другими балтийскими республиками.

Отчасти, по целям создания, с «тройками» перекликаются Совет государств Балтийского моря и Черноморская зона эконо-мического сотрудничества . И хотя они возникли не без участия России, ей в этих организациях принадлежит далеко не ведущая роль. Образованный в начале 1990-х Совет государств Балтий-ского моря довольно стремительно дрейфует в сторону эволюции по ганзейскому пути, союзу, многие века объединявшему под немецким влиянием свыше сотни городов балтийского региона . Германия и сегодня явно доминирует в регионе в союзе со Шве-цией, Данией, Норвегией и Финляндией. Участие России в этой организации при ее нынешнем геополитическом влиянии мало-продуктивно, хотя и объясняется на официальном уровне воз-можностью использовать еще один форум в интересах отстаива-ния в регионе прав русского населения. Ближайшая перспектива этого союза будет связана с реанимацией германского влияния в регионе.

Балтийский совет может служить интересам региональной и, следовательно, европейской безопасности лишь в случае уравно-вешивания интересов всех государств , а это пока непросто, так как неравны в политическом и экономическом отношениях сами участники. И тем не менее некоторая перспектива для сотрудни-чества, - при роли прибалтийских республик в качестве традици-онного моста между Россией и Германией, - здесь всё же просма-тривается.

В центре же Европы сегодня возрастает интерес к потенциа-лу Дунайской комиссии, если наряду с вопросами судоходства , она взяла бы на себя и некоторые вопросы экономического и по-литического плана.

До иракского кризиса большие надежды в качестве модели взаимодействия восточноевропейских государств с Западной Европой возлагались на основанный в 1991 г . Францией, Гер-манией и Польшей так называемый Веймарский треуголь-ник. Однако его задачи оказались схожими лишь в части выра-ботки совместной политики в отношении России. Далее, Польша стала рассматривать свое партнерство с двумя круп-нейшими европейскими державами как средство укрепления своих лидерских амбиций среди стран-кандидатов из Восточ-ной Европы в качестве «скрепляющего звена между Восточ-ной Европой и ЕС». Встречи «тройки» приостановилась во время иракского кризиса, когда Польша предпочла союзу с Францией и Германией союз с США, очевидно посчитав воз-можным выступить уже в роли «скрепляющего звена» между Европой и Америкой.

2.6. Выводы по истории развития региональной концепции в Восточной Европе.

В XX в. на территории Восточной Европы , несмотря на мно-жество идей и планов, реально существовали две структуры - Малая Антанта и ОВД/СЭВ . Обе они по отношению к региону были продуктом «внешнего производства» и возникли как спон-танный ответ стран-победителей на реально складывающуюся геополитическую ситуацию и стремление повлиять на нее в свою пользу. Обе схемы реально представляли собой пресловутый «са-нитарный кордон». Тем не менее, повторяющиеся географиче-ские параметры этого «кордона», всё же позволяли сохранить здесь глубинные черты промежуточного пространства, харак-терного именно для Центральной Европы . Это обстоятельство в периоды серьезных кризисов постоянно влекло за собой возрож-дение центрально-европейской идеи как идеи воплощения незави-симости региона и его отличия как от Запада, так и от Востока.

Недостаточно развитый экономический потенциал региона, наряду с внутриполитическими противоречиями (главным обра-зом неурегулированным национальным вопросом), на фоне по-стоянных схваток между соседями с Востока и с Запада не позво-лил региону развиться в самостоятельную геополитическую силу хотя бы регионального масштаба , т.е. воплотить в жизнь планы восточноевропейской интеграции. Тем не менее, способность ре-гиона к консолидации в кризисные моменты в одной из соседних систем до сих пор оставляла за ним особые характеристики, поз-волявшие судить о нем как о достаточно сплоченной части Евро-пы. Или хотя бы как о явлении, способном самореализоваться в переходные исторические моменты.

Не вдаваясь в мелкие подробности причин хотя бы времен-ной устойчивости или неудач реальных восточноевропейских структур и планов, попробуем задаться конкретными вопросами: почему ни одна из институционально оформившихся здесь в на-чале 1990-х годов региональных структур не стала реальностью, почему пределом возможного для региона в итоге оказалась лишь «зависимость по собственному выбору»? В порядке «историческо-го влияния» можно перечислить несколько причин подобного со-стояния.

В начале XX в. Восточная Европа становится полем пересе-чения двух интеграционных идей - собственной и западноевро-пейской . После Первой мировой войны здесь победила западная модель , воплотившаяся в первую очередь в военно-политиче-ском союзе Малой Антанты. Политика Запада в отношении вос-точноевропейских идей того времени позволяет судить о том, что он навязал региону направление движения, не оказав при этом (кроме поставки вооружений) практически никакой экономиче-ской помощи. А это еще больше ослабило регион в экономиче-ском плане, не говоря уже о серьезном отягощении Версальским урегулированием национальной проблемы.

После Второй мировой войны возродившиеся было планы регионального сплочения стали жертвой блокового противосто-яния и вынужденной вертикализации связей в восточной части Европы. В результате политики массированной индустриализа-ции, регион частично окреп экономически . Но одновременно он ослабил связи межнационального уровня , что было обусловлено не только радикальным изменением способа и структуры произ-водства, но и системой принятия политических решений. Эта система, в частности, не позволяла решать национальную проб-лему, а загоняла ее все больше вглубь. СССР пытался только сгладить время от времени вырывавшиеся на поверхность кон-фликты на национальной почве , находя для них временные реше-ния, но он никогда не ставил перед собой амбициозной, но, может быть, и судьбоносной для всей восточноевропейской интеграции, задачи их решения .

В постхельсинкский период идея Центральной Европы , как и СССР, становится жертвой холодной войны . Наряду с экономи-ческими мерами, расшатывание восточного блока велось и по-средством использования потенциала замороженных межнацио-нальных конфликтов . Но это обстоятельство послужило лишь одной из причин того, что впервые в истории предоставленная сама себе Восточная Европа так и не смогла консолидироваться .

При безусловной важности экономической составляющей фатальным обстоятельством для самой идеи Восточно-Центральной Европы стало полное ис-чезновение восточной опоры . А когда падает одна из опор, мост рушится. Безусловно, отношения с восточным соседом во многом стали жертвой попыток самих восточноевропейцев как можно дальше дистанцироваться от бывшей «метрополии», но погло-щенные другими региональными проблемами (такими как спро-воцированная американской постхельсинкской политикой война на Балканах), они не рассчитали силу «отмаха» маятника. К тому же начиная с 1990-х годов ситуация на пространстве бывшего СССР - экономическая деградация и локальные войны, также не давали возможности увидеть в России, а тем более - в ставшей новой геополитической реальностью Украине - потенциальной восточной опоры . Таким образом, «мостовой мессианизм» реги-она оказался без сферы приложения. В этой ситуации единствен-ным вариантом самосохранения для стран Восточной Европы стало соединение с набиравшими динамику западными структу-рами.

Вообще появление в пространстве между Россией и Восточ-ной Европой нового государства - Украины - уже само по себе представляет вызов для идеи Центральной Европы. Понятно, что Украина не может быть адекватной восточной опорой для региона. Таковой она может быть только в уравновешивании германского потенциала для «Срединной Европы». Тогда эта часть Европы снова становится центральной, даже в чисто географическом смысле. Но возможен ли такой вариант в принципе? Масштабами Украина может уравновесить Гер-манию, но потенциалом - нет. К тому же, возможное присоеди-нение Украины к ЕС реально угрожает смещению геополитиче-ского баланса от Франции к Германии , что способно разрушить само ядро западного сообщества. Войти в одну из центрально-европейских организаций и стать ее частью для Украины также не-реально опять же из-за ее параметров. Таким образом, появле-ние Украинского государства стало отнюдь не последним по зна-чимости фактором в невозможности становления центрально-восточноевропейской интеграции после распада восточного бло-ка и СССР.

Избирательность ЕС, установление очередности принятия уже с самого начала превратили страны Восточной Европы в конкурентов, нанесли серьезный удар по их чувству региональной солидарности. Однако уже внутри Евросо-юза всё новые и новые условия, выдвигаемые так называемыми старыми членами по отношению к «молодым», будут оставаться поводом к возобновлению их сплоченности, хотя бы и в новом качестве, как «новой Европы». Каковы будут последствия - это уже вопрос более высокого уровня геополитики.

«Восточная» волна расширения ЕС отличается от предыдущих тем, что не только вплотную подступает к границам России и альтернативного интеграционного центра (СНГ), но и вторгается в сферу еще недавних геостратегических интересов СССР и истори-ческих территорий Российской империи. Это качество последней волны расширения ставит на повестку дня гораздо больше полити-ческих вопросов, чем было в предыдущих случаях расширения ЕС, выводя политические аспекты на приоритетное место. Исключи-тельный геополитический аспект происходящего заключен в том, что сегодня речь идет не просто о расширении внутреннего рынка и освоении новых территорий . Важно, что данная волна расшире-ния связана с беспрецедентным по масштабам процессом адапта-ции присоединяемых стран к стандартам и нормам ЕС, расширени-ем культурологической, цивилизационной сферы Европейского со-юза .

За фасадом цифр о беспрецедентном присоединении сразу де-сяти государств с огромным рынком и людским потенциалом скры-вается весьма важное обстоятельство, а именно: мы являемся сви-детелями объединения двух регионов исторической Европы - Евро-пы Западной и Европы Срединной . Культурологические различия между ними намного сложнее и глубже, нежели политические и экономические.

1 мая 2004 г. к ЕС присоединились не только бывшие социа-листические страны, но и славянские государства. В пределах ЕС теперь уже оказались и более двух миллионов русских жителей бывших советских прибалтийских республик. Таким образом, в самое ближайшее время, Евросоюзу придется определиться со своим отношением к этой части населения - конациональной по отношению к центру потенциальной «промосковской интегра-ции». Кроме того, предстоит определить свое отношение к стату-су русских и русского языка в Евросоюзе . Сегодня в ЕС на рус-ском языке общается гораздо больше людей, чем на эстонском и на латышском, получивших статус официальных языков . Таким образом, новейший этап расширения ЕС на восток самым непо-средственным образом затрагивает интересы России во всех сфе-рах - на региональном, и на глобальном уровнях.

Об историческом и культурологическом делении Европы на три региона пишет известный венгерский историк Енё Сюч. (См.: SziicsJ . Vazlat europa harom torteneti regiqjarol . Budapest : Magveto Kiado , 1983. 0.11). О том, что культурологические и религиозные различия между западной и восточной частями Европы более серь- езны и глубоки нежели политические и экономические, пишет польский исследо- ватель Радослав Зендеровский (См.: Zenderowski R . Borders of Europe - Borders in Europe // The Polish Foreign Affairs Digest . 2003. Vol . 3, N 2(7). P . 41).

Главными архитекторами Трианонского мирного договора, решившего в 1920 г. в Большом Трианонском дворце Версаля судьбу Венгрии и таким об-разом - фактически всего восточноевропейского региона были США, Вели-кобритания, Франция и Италия.

Вильсон писал по этому поводу: «Сердцевина немецкоязычной Австрии стала новой Австрией. Теперь это было небольшое государство, точь-в-точь, как ее новый мадьярский сосед к востоку - Венгрия. Хотя около трех миллионов австрийских немцев были вычленены из Австрии, и такое же количество мадьяр было отделено от Венгрии. Эти-то национальные рас-членения и стали одной из причин неурядиц в 30-х годах. Чехи и словаки (и большая часть из трех миллионов венгров) смогли создать собственное чешско-словацкое государство, которое позднее стало наиболее успешным демократическим государством в Восточной Европе. Тем не менее, ему пришлось немало пережить из-за включения в его состав Судетской области, населенной большинством из тех трех миллионов немцев-авст-рийцев. Сербы и хорваты Сербии и Черногории, а также бывшие австрий-ские провинции Боснии и Герцеговины - из-за которых и началась эта война - получили новое большое государство - Югославию. Италия была увеличена на Севере за счет Австрии, Румыния - за счет России. Была вос-становлена старая польская нация... «Белые русские» - т.е., антикоммунистические области Эстонии, Латвии и Литвы были признаны автономны-ми» ( Очевидно подобные схемы существовали и в других сферах государственно-го управления. Координирующая и «направляющая» роль возлагалась на со-ветские дипломатические миссии. Время от времени в Москву приглашались
руководители партий и правительств этих стран. Ну и, конечно же, большие возможности предоставляли визиты и беседы во время партийных съездов. Главной линией влияния, вне сомнения, была партийная, а не государствен-ная. Кроме того, большие надежды возлагались на помощь в воспитании уп-равляющих кадров. С этой целью в вузах и специальных учреждениях Моск-вы учились посланцы всех этих стран.

Польский исследователь Кшиштоф Щерский называет Центральную Евро-пу «регионом вражды, где государства, представляющие несовместимые ин-тересы, соревнуются друг с другом. Это относится к их богатому опыту конфликтов на национальной, экономической, политической почве».

Основой SECI служит документ под названием Пункты о взаимопонимании между ЕС и США www secinel org

«Юго-Восточная кооперативная инициатива (SECI ), инициированная Соеди-ненными Шта1ами Америки через офис посла Шифтера от имени Президен-та и Государственного секретаря 6 декабря 1996 г Ее целью является содей-ствие региональному сотрудничеству и, опосредованно стабильности в от-ношениях между странами Юго-Восточной Европы Это будет достигаться путем поощрения трансграничного сотрудничества, участия в решении про-блем экономики и окружающей среды Соответственно под руководством SECI страны будут совместно решать различные аспекты проблемы разви-тия региона посредством совершенствования обмена информацией, плани-руя совместные программы и привлекая частный капитал в целях дополне-ния дву- и многосторонних источников финансирования» Естественно, речь шла о западноевропейском и американском капи тале SECI Methods of Work www secinet org

См.: www . vishegradgroup . org / declaration . htm У. Руснак, словацкий дипломат, непосредственно занимавшийся проблемами Вишеградского сотрудничества отмечает: «Совместное стремление к сотрудничеству нового типа было вы-ражено в предлагаемых декларацией практических шагах, хотя их формули-ровка была зачастую слишком общей и не имела обязательного характера».

Движение в направлении взаимодействия с «четверкой» противоречит и ин-тересам новой попытки формирования суверенной украинской государст-венности. Дело здесь не только в том. что своими размерами и числом насе-ления Украина значительно превышает каждое из государств-членов. Но главным образом в том, что тяготение к западной интеграции в силу опять-таки этноконфессионального фактора и исторического традиционализма, испытывает лишь Запад Украины, т.е. меньшая ее часть и в территориаль-ном и в численном отношении. Поэтому любое резкое движение Украины в сторону «четверки» и вообще Запада неминуемо приведет ее к расколу на традиционный Восток и Запад, т.е., к очередному краху идеи украинской го-сударственности, поданной в свое время украинскими радикалами как «эт-ническое государство от Карпат до Кавказа».

Этот регион - один из главных центров мировой цивилизации. На его территории расположены 24 независимых государства (общей площадью 3,7 млн км 2 с 387 млн жителей), отличающихся друг от друга по величине, государственному устройству и уровню социально-экономического развития, но объединенных географическим соседством и исстари сложившимися широкими экономическими, политическими и культурными связями, общностью многих особенностей развития в XX – XXI вв.

Для стран Западной Европы в целом характерен высокий уровень развития капиталистических рыночных отношений и производительных сил. Регион занимает меньше 3% ойкумены и сосредоточивает менее 1% населения Земли, но здесь производится свыше 1/5 промышленной и около 1/5 сельскохозяйственной продукции мира, планетарное значение имеют внешние экономические связи этих стран: внешняя торговля, миграция капитала и рабочей силы, туризм, обмен лицензиями и т. д.

Главное место в регионе занимают Германия, Франция, Великобритания и Италия, которые входят в «большую семерку» высокоразвитых стран мира с рыночной экономикой, но преобладают здесь небольшие государства с населением до 10 млн человек, среди них 5 микростран - Андорра и др., британское владение Гибралтар, суммарное население которых составляет 180 тыс. человек. Промежуточное положение между главными и малыми странами занимает Испания - вторая по площади и пятая по населению страна в регионе. Около половины стран - монархии (самый высокий процент среди регионов мира), остальные - республики.

Европейское экономическое сообщество развивается, преодолевая многие трудности и противоречия между странами, однако влиятельные политические силы выступают за дальнейшую интеграцию Западной Европы, не только экономическую, но и политическую, за создание Соединенных Штатов Европы, европейского правительства, унификацию валюты и гражданства, объединение вооруженных сил и т. д. В 1993 г, в Маастрихте (Нидерланды) главами 12 государств была принята программа дальнейшего углубления экономической, политической и социальной интеграции до 2000 г.; учреждаются единое гражданство, экономический и валютный союз (единая валюта - евро введена с 1999 г.), политический союз (общая политика в области иностранных дел и безопасности, разработка общей оборонительной политики и т. д.), предусмотрена унификация юриспруденции, трудовых и социальных законов, иммиграционной политики, усиление значения Европарламента. Важным этапом процесса нарастания интеграции явилось Шенгенское соглашение (1995) о полном упразднении пограничного контроля за передвижением людей между странами (кроме Великобритании, Ирландии, Швеции, Финляндии). Позже к этому соглашению присоединились и некоторые другие страны. Швейцария, Норвегия, Исландия и Мальта формально не входят в состав ЕС, но фактически с ним тесно связаны, образуют единое «европейское экономическое пространство». Таким образом, понятия Западная Европа и ЕС почти совпадают. Более того, быстро нарастает экономическое влияние ЕС в странах Центрально-Восточной Европы. В планах ЕС предусматривается принятие в члены Союза в 2002 г. пяти стран - Польши, Чехии, Венгрии, Эстонии и Словении, когда их экономика приблизится к стандартам ЕС. Подписано Соглашение о партнерстве и сотрудничестве между ЕС и Россией (1994).

Большинство стран Западной Европы - члены военно-политического блока НАТО (штаб-квартира в Брюсселе), решающую роль в котором играют США. Не входят в этот блок нейтральные страны - Финляндия, Швеция, Швейцария, Австрия, Ирландия, Мальта, В 1999 г, в состав НАТО вошли Польша, Чехия и Венгрия.

Характерная черта экономики региона - высокая степень развития постиндустриальных функций: в непроизводственной сфере занято более 2/3 ЭАН и на них приходится свыше 3/5 ВВП и всей стоимости условно-чистой продукции, хотя роль «индустрии услуг» в экономике США еще весомее.

Так как регион состоит из большого числа небольших государств, здесь особенно велико значение транснациональных (и международных) корпораций, объединяющих капиталы разных стран с очень широкой географией предприятий.

Важная особенность экономики Западной Европы - более весомый, чем в экономике США, государственный сектору государство контролирует значительную часть национального дохода, на государственных заводах создается 15-20% промышленной продукции. Позиции государства особенно прочны в энергетике (кроме нефтяного хозяйства), на транспорте и в связи, в металлургии и некоторых отраслях машиностроения, а среди стран - в Швейцарии, Франции, Италии, Греции, Австрии, Швеции. Однако во многих странах все большая часть госимущества приватизируется.

Западная Европа в совершенно разной степени обеспечена важнейшими факторами производства. Природными ресурсами она довольно бедна, заметно уступая здесь ряду других регионов и стран мира. Так, если выявленные запасы минерального сырья России оцениваются в 30-40 трлн долл., США - 8-8,5, Китая - 6-6,5, то Западной Европы - лишь 0,5 трлн долл. Из трех «центров силы» еще меньшими запасами обладает лишь Япония (0,1 трлн долл.).

Ограниченность собственной минерально-сырьевой базы предопределяет большую зависимость западноевропейского региона от внешнего мира в этой области. Западная Европа импортирует более 2/5 энергоносителей и около 3/4 других видов сырья, потребляемого в ее хозяйстве.

В то же время Западная Европа в достатке или даже избытке обеспечена другими факторами производства - рабочей силой соответствующей квалификации, денежными капиталами. Явный избыток имеется прежде всего на рынке труда, ибо норма безработицы (отношение числа официально зарегистрированных безработных к численности самодеятельного населения) составляет в отдельных западноевропейских странах, как правило, 10-12%) что создает известную социальную напряженность в обществе.

По показателям производительности труда Западная Европа в целом уступает США и Японии, хотя за последние 1,0-15 лет удалось несколько сократить это отставание (на 3-5 процентных пункта). Все же в 2004 г. ВВП на душу населения ЕС составил 70,2% от уровня СЩА и % - Японии. Вместе с тем следует иметь в виду, что такие отличия складываются во многом вследствие сравнительно высокого уровня производительности труда в менее развитых странах- членах ЕС - Греции, Португалии, Испании и Ирландии. Более развитые западноевропейские страны по этому показателю гораздо меньше удалены от США (Швейцария даже примерно на одном уровне) и стоят практически вровень с Японией. Более низкая производительность труда и эффективность производства в Западной Европе во многом обусловлена ее отставанием от двух других «центров силы» в области развития НИОКР, особенно инновационного процесса (последнее во многом обусловлено сравнительной слабостью рискового капитала). Правда, имевший место в 50-60-е гг. глубокий, качественный отрыв США от Западной Европы в технологической сфере в принципе преодолен, однако полный паритет между ними до пор не достигнут. Западная Европа никак не уступает США и Японии по технологическому уровню традиционных базовых отраслей (металлургия, машиностроение и металлообработка и т.д.), а в химической промышленности является явным лидером (в первую очередь мания). Вместе с тем она все еще отстает от них в таких новейших областях, как микроэлектроника, робототехника, биотехнология, новые материалы и оптическая электроника. Региональный экспорт высокотехнологичной продукции развивается в основном за счет ФРГ.

Западная Европа предпринимает активные усилия для решения указанной проблемы путем развития более тесного сотрудничества стран региона, особенно на базе программ развития НИОКР Европейского союза. После вступления в действие в И г. Маастрихтского договора (см. 12.2) эти усилия приобрели вый импульс. Поэтому можно ожидать дальнейшего сближения между тремя «центрами силы» по уровню развития НИОКР, инновационного процесса и технологий, в том числе в отмеченных выше новейших наукоемких отраслях.

На основе сопоставления социально-экономических моделей США, Западной Европы и Японии, во всех «центрах силы» после Второй мировой войны сложилась общественная система рыночно-государственно регулируемого, социально ориентированного капитализма. Основные черты социально-экономической модели Западной Европы, отличающие ее от американской и японской, таковы:

а) в рамках «трехслойного» хозяйственного механизма верхний «ярус» (уровень государственного регулирования) играет большую
роль, чем в других «центрах силы». С одной стороны, тем самым
компенсируется то обстоятельство, что западноевропейские ТНК, как правило, уступают по своему потенциалу и мощи своим американским и японским аналогам в соответствующих отраслях. С другой стороны, повышенная экономическая роль государства связана со следующей основной чертой социально-экономической модели Западной Европы;

б) в Западной Европе социальная ориентация общественно-
экономических систем является наивысшей в современном мире, государство выполняет наибольшее количество социальных функций и делает это наиболее интенсивно. Западноевропейский капитализм в наибольшей мере подходит под рубрику «социальное рыночное хозяйство»;

в) если в рамках социально-экономических систем США и Японии индивидуализм как принцип и основное правило общественной жизни явно превалирует над солидарностью, то в Западной Европе сложился относительный баланс между ними при ведущей роли первого.

Последние две черты политически во многом обусловлены традиционно большой, а в течение длительных периодов ведущей ролью социал-демократии в общественной жизни Западной Европы. В конце 90-х гг. партии социал-демократического толка, входящие в Социалистический интернационал, являются правящими во всех крупных странах региона (Германии, Франции, Великобритании и Италии), а также в ряде других западноевропейских государств. Они предпринимали и предпринимают активные усилия для консолидации и развития сферы социального обеспечения;

г) наибольшая степень открытости мировому хозяйству и ин
тернационализации хозяйственной жизни.

В ЕС и во многих странах осуществляются государственные долгосрочные программы экономического и социального развития, в которых уделяется большое внимание и территориальным проблемам. Так, страны ЕС разделены на планировочно-экономические районы, для развития «проблемных» районов из бюджета союза выделяются специальные крупные фонды. Основные цели региональных программ: 1) развитие отсталых аграрных районов (Юг Италии, большая часть Ирландии, Западная Испания и др.); 2) модернизация и оживление старых промышленных депрессивных районов (Северо-Восток Англии, Саар, «черная» Бельгия, Восточная Германия); 3) контроль над развитием крупных городских агломераций, периферийных и пограничных районов, а также малонаселенных северных областей Финляндии и Швеции (рис. 11.22). На цели регионального развития в 1994- 1999 гг. было затрачено около 70 млрд долл. Это вторая расходная статья бюджета ЕС после сель-ского хозяйства.

Наибольшая степень открытости западноевропейской экономики выражается прежде всего в состоянии внешней торговли, экспортная и импортная квоты (отношение товарного экспорта и импорта к ВНП) стран - членов ЕС неизменно находилась вблизи 30%-ной отметки, тогда как США - 9-11%, Японии - 11-13%. Это во многом обусловлено отмеченной выше ограниченностью ресурсной базы региона и узостью внутренних рынков западноевропейских стран. Открытость такого рода ставит западноевропейскую экономику в сильную зависимость от изменения ее конкурентоспособности в рамках мирового хозяйства, подчас и от временных экзогенных факторов неэкономического характера, например, от военно-политической ситуации на Ближним Востоке. Правда, после окончания «холодной войны» влияния подобных факторов на Западную Европу резко уменьшилось. Одна из наиболее характерных черт внешней торговли западно-европейских стран состоит в том, что ее основная часть приходится на внутрирегиональный оборот. Страны Западной Евровы, особенно государства - члены ЕС, выступают друг для друга важнейшие торговые партнеры и внешние рынки, Более 70% внешнеторгового оборота Западной Европы приходится на внутреннюю региональную торговлю, тогда как для Северной Америки (даже реле образования НАФТА) этот показатель составляет около 19, а для Юго-Восточной Азии - примерно 30%. Данное обстоятельство решающим образом обусловлено бурным развертыванием вглубь и вширь процессов западноевропейской интеграции, которая началась как раз с «таможенного разоружения» в торговле между интегрирующимися странами.

Иная картина сложилась в области прямых инвестиций. Более прямых зарубежных капиталовложений Западной Европы размещены за пределами региона. Дело в том, что с точки зрения условий инвестирования (состояние ресурсов, НИОКР и техно-логической базы, уровень издержек на заработную плату и социальное страхование, налоги, хозяйственное законодательство и т.ж.) страны Западной Европы близки или по меньшей мере сопоставимы друг с другом, так что взаимное, перекрестное инвестирование приносит лишь сравнительно ограниченные выгоды. Поэтому западноевропейские инвесторы ищут для приложения своих капиталов такие страны,и регионы, где инвестиционный климат по каким-то параметрам принципиально лучше, чем в Старом Свете. К ним относятся прежде всего Северная Америка (в первую очередь США), новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии, а также наиболее динамично развивающиеся и перспективные государства третьего мира.

Для Западной Европы первостепенную роль в системе ее внешнеэкономических связей сегодня играют отношения с двумя другими «центрами силы» и прежде всего с США. Характер отношений между ними в 80-90-е гг. претерпел принципиальные изменения. В результате Второй мировой войны, из которой США вышли экономически окрепшими, а Западная Европа - в состоянии разрухи, между ними сложились в первые послевоенные годы отношения «старшего» и «младшего» партнеров. Это было обусловлено явным доминированием США во всех сферах мировой экономики - производстве, торговле, валютно-расчетных отношениях, иностранных инвестициях.

Нельзя сказать, что США злоупотребляли своей ролью лидера и пытались искусственно поддерживать зависимое положение от них Западной Европы. Напротив, в рамках известного «плана Маршалла» они предоставили западноевропейским странам щедрую по тем временам (1948-1951 гг.) безвозмездную экономическую помощь, которая во многом способствовала восстановлению национальных экономик и инициированию экономического роста государств региона. Эта помощь воистину оказалась инвестированием в будущее. В лице восстановленной Западной Европы США получили важнейшего партнера для взаимовыгодного сотрудничества.

С середины 80-х гг., когда явно обозначился процесс резкого углубления западноевропейской интеграции и повышения ее качества (переход к экономическому, валютному и политическому союзу), о США и Западной Европе в принципе следует говорить как о равноправных экономических партнерах, хотя в военно— стратегическом отношении США остаются бесспорным лидером. В настоящее время ВВП Западной Европы примерно равен американскому, а по удельному весу в мировой торговле она примерно втрое превосходит США. Западноевропейским инвесторам принадлежит свыше 2/3 прямых иностранных вложений в США. Несмотря на периодически проявляющиеся разногласия к противоречия между Западной Европой и США по вопросам взаимной торговли, отношений с развивающимися и бывшими социалистическими странами, а также другим проблемам, в обоймой перспективе можно ожидать с обеих сторон продолжения, направленных на взаимовыгодное равноправное партнерство.

Отношения Западная Европа - Япония сходны по своему характеру с экономическими связями между западноевропейским юном и США только в смысле равноправного партнерства. Однако степень взаимозависимости партнеров в первом случае естественно ниже, чем во втором. Значение взаимосвязей между Западной Европой и Японией для каждого из этих двух «центров торговли» значительно меньше отношений с США. Страны - члены Л экспортируют в США примерно в пять раз больше товаров, в Японию, а вывоз последней в США приблизительно вдвое выше ее экспорта в ЕС.

В торговле Западная Европа - Япония неизменно существует большой дисбаланс в пользу последней. Это обусловлено в осином двумя обстоятельствами. Во-первых, конкурентными преимуществами (по цене, качеству и некоторым другим параметрам) по некоторым товарам, прежде всего по электронной бытовой технике и автомобилям, играющим главную роль в торговой экспансии Японии. Во-вторых, протекционистской внешнеторговой политикой Японии, активно поддерживающей своих экспорт товаров. К тому же экспорт в Японию объективно затрудняется рядом национальных особенностей внутреннего рынка этой страны. Попытки ЕС уменьшить указанный дисбаланс до сих пор дали иль частичный эффект, поскольку возможности сдерживать японский экспорт протекционистскими мерами ограничиваются правилами ВТО/ГАТТ, тогда как торговая экспансия Западной Европы в Японию наталкивается на указанные специфические барьеры, не регламентируемые этими правилами и не устраняемыми международными договоренностями.

Однако после принятия Маастрихтского договора наблюдается активизация экономических отношений между ЕС и Японией. Единый внутренний рынок товаров, услуг, капиталов и рабочей силы в Западной Европе привлекает Японию, которая частично сориентирует приоритеты своей внешнеэкономической страны с Нового на Старый Свет. Если в 80-е гг. объем прямых инвестиций Японии в США в 2,5 раза превышал ее вложения в Западную Европу, то в 90-е гг. между первыми и вторыми не было существенного разрыва.

Отношения Западная Европа - Юг до начала 60-х гг. в значительной мере имели колониальный и полуколониальный характер, причем существенную роль играли методы внеэкономического принуждения (это, правда, лишь в малой степени относилось к развивающимся странам за пределами Африки и Азии). В дальнейшем эти отношения перешли на экономическую основу с постепенным усилением в них элементов равноправия и взаимовыгодности.

Более того, Западная Европа оказывает известное, хотя и не слишком щедрое, экономическое содействие Югу. Так, в рамках Четвертого Ломейского соглашения (на 1990-1999 гг.) об ассоциации с ЕС 69 государств Африки, Карибского региона и бассейна Тихого Океана (в основном это бывшие колонии Великобритании, Франции, Италии, Бельгии и Нидерландов) эти страны получили от Союза значительные торговые преференции.

Вместе с тем ускоренное развитие экономических отношений по линии Запад - Запад снижает значение ее связей с развивающимися странами. При этом торговые и инвестиционные отношения с Югом все более концентрируются на новых индустриальных странах Азии, а также Америки, тогда как роль в них беднейших стран неуклонно падает. Так, в общей сумме прямых инвестиций западноевропейских стран в развивающихся государствах, как правило, от 2/3 до 4/5 приходится на новые индустриальные страны.

Импорт из всех развивающихся стран покрывает не более 5% товарного потребления в Западной Европе, а по продукции обрабатывающей промышленности - менее 3% (причем, последнее приходится в основном на новые индустриальные страны). Правда, по энергоносителям, рудам цветных металлов и некоторым другим видам минерального сырья зависимость Западной Европы от Юга составляет 15-20% и более.

Можно ожидать, что отмеченные выше тенденции в отношениях Западная Европа - Юг в обозримой перспективе сохранятся.

Среди тенденций экономического развития Западной Европы на ближайшие 15-20 лет следует выделить, во-первых, развитие интеграционных процессов в регионе вширь и вглубь

Во-вторых, интеграция способствует быстрой регионализации хозяйственной жизни в Западной Европе. В ходе ее складываются прочные субрегиональные хозяйственные комплексы, пример, по осям Баден-Вюртемберг - Бавария - Западная Австрия - Северная Италия или Север Бельгии и Нидерландов - Гамбург - Северная Европа. Связи по этим осям играют для их участников уже нередко гораздо большую роль, чем взаимодействие с другими регионами своих стран.

По имеющимся прогнозам, до 2015-2020 гг. ВВП Западной Европы будет расти умеренными темпами, скорее всего в пределах %5-3%, что будет на уровне или даже несколько ниже соответствующих показателей двух других «центров силы». При таких темпах экономического роста нынешняя острота проблемы занятости и безработицы сохранится или даже несколько увеличится. Численность занятых в Западной Европе, составившая в 2004 г. около 136 млн человек, к 2015 г. возрастет не более чем на 1-2 млн человек. Поскольку можно ожидать гораздо большего роста самостоятельного населения региона, в основном за счет притока рабочей силы из третьих стран, на пути которого весьма затруднительно будет поставить непроницаемые «шлюзы» и барьеры, проема безработицы, видимо, ляжет еще более тяжелым бременем социальную и финансовую системы Старого Света. В таких условиях, вероятно, не худшим вариантом для Западной Европы было бы поддержание в среднем нынешнего уровня жизни, ибо его заметное увеличение представляется весьма проблематичным.

2. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ ЭКОНОМИКИ СТРАН ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ

Регион Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) включает Албанию, Болгарию, Боснию и Герцеговину, Венгрию, Македонию, Польшу, Румынию, Словакию, Словению, Хорватию, Чехию, Югославию. Иногда в данный регион включают страны Балтии (Латвию, Литву и Эстонию). Население стран ЦВЕ в 2004 г. составляло 118,7 млн человек (в 1990 г. - 118,8 млн человек). Совокупный ВВП стран региона (в ценах и по паритетам покупательной способности валют 1993 г.) составил в 2004 г. 636 млрд долл. (1,85% мирового ВВП) против 601 млрд долл. в 1990 г. (2,24% мирового объема ВВП).

По уровню социально-экономического развития почти все страны ЦВЕ относятся к среднеразвитым, а Албания соответствует критериям развивающейся страны. С точки зрения структуры экономики, в регионе преобладают индустриальные и индустриально-аграрные страны, но отсутствуют страны, находящиеся на индустриальной стадии развития. Страны ЦВЕ уступают странам Западной Европы по среднедушевому объему ВВП (в два-три раза меньше) и находятся примерно на уровне более развитых государств Латинской Америки.

После Второй мировой войны во всех странах ЦВЕ была установлена административно-командная система. Постепенно (но в рамках этой системы) исходную советскую модель сменили национальные модели (югославская, венгерская, польская), допускавшие определенное развитие элементов рыночной экономики: преобладание единоличных крестьянских хозяйств, сохранение частного сектора в мелком производстве и розничной торговле, активное развитие внешнеэкономических связей со странами с рыночной экономикой вплоть до привлечения иностранного капитала. В то же время в ряде стран (Албания, Румыния) до 1989- 1990 гг. в основном сохранялся хозяйственный механизм, присущий сталинСкой модели.

Все государства ЦВЕ входят в число стран с переходной экономикой. После падения или трансформации коммунистических режимов в 1989-1991 гг. в странах региона осуществляется переход от административно-командной к рыночной системе. При этом важную роль продолжают играть такие исходные условия, как уровень экономического развития, наличие элементов рыночной экономики до установления и в период господства административно-командной системы, преобладающий менталитет населения, открытость экономики в отношении развитых стран. Так, Чехия и Словения, в которых ВВП на душу населения близок к показателям таких стран, как Греция и Португалия, и где еще до Второй мировой войны сложилась рыночная экономика, добились гораздо больших успехов при переходе к рынку, чем Болгария и Румыния, не говоря уже об Албании.

Создание рыночных институтов в странах ЦВЕ осуществлялось в результате переплетения как эволюционного (градуалистского), так и радикального (шокового) вариантов преобразований. Преимущественно эволюционный характер реформ характерен для Болгарии, Венгрии, Румынии, Словакии, Словении, Хорватии. Радикальные методы реформирования применялись в Польше и в меньшей мере - в Чехии.

Наибольшие результаты в создании основ рыночной экономики к концу 90-х гг. были достигнуты в центральноевропейских странах - Венгрии, Польше, Словении, Чехии. Гораздо медленнее и с огромными трудностями происходит переход к рынку в странах Балканского региона - Албании, Болгарии, Румынии, республиках бывшей Югославии. Но при всех различиях в странах ЦВЕ утвердились основы рыночной экономики: ликвидировано централизованное планирование, произошла либерализация цен на большинство товаров и услуг, введена внутренняя частичная конвертируемость национальных валют, исчез товарный дефицит. В ходе рыночных реформ в 90-е гг. преобладали три главных направления: либерализация, финансовая стабилизация и приватизация.

Ослабление государственного контроля и отказ от монопольного положения государства в экономике начались в ряде стран ЦВЕ (Венгрия, Польша, бывшая Югославия) еще в 80-е гг., а завершились в целом по региону к середине 90-х гг. Большинство цен на товары и тарифов на услуги были освобождены от административного контроля еще в начале 90-х гг. Повсеместно были сняты ограничения на создание новых частных предприятий, что дало толчок быстрому росту мелкого бизнеса. Директивное планирование экономики было упразднено, а в ряде стран заменено индикативным планированием. Экономические агенты получили право свободного выхода на внешний рынок и установления широкого спектра форм хозяйственных связей с зарубежными партнерами.

Появились новые рыночные институты, такие как фондовые биржи; коммерческие банки, антимонопольное регулирование, законодательство о банкротствах и т.д.

В период перехода к рыночной экономике доля государственных доходов в ВВП стала снижаться почти во всех странах ЦВЕ, что было следствием проводившейся либерализации экономики. Однако в ряде стран региона этот процесс был вскоре остановлен, так как государство сохранило за собой социальные функции, в том числе перераспределение доходов.

государственного контроля над ценами во всех странах ЦВЕ сопровождались всплеском инфляции, которая в Польше, Болгарии, Хорватии граничила с гиперинфляцией. Тем не менее большинству стран ЦВЕ удалось относительно быстро (за один-два года) свести ее к относительно приемлемому уровню. Длительный период высокой инфляции был характерен для менее развитых стран ЦВЕ - Болгарии и Румынии.

Стабилизационные меры, применявшиеся в странах ЦВЕ, включали, как правило, жесткие бюджетные ограничения, вплоть до замораживания на определенный срок денежных доходов населения, а также активное использование валютного курса как «номинального якоря» - ориентира, влияющего на движение цен. Либерализация внешнеэкономических связей должна была помочь выйти на мировой уровень цен и обеспечить необходимую конкуренцию на внутреннем рынке, обуздав ценовые аппетиты местных предприятий-монополистов.

Как показал опыт, сбить инфляцию до контролируемого уровня было относительно легко при условии четкой реализации и социальной поддержки антиинфляционных программ. Однако, добившись снижения инфляции до среднегодового уровня 20-40%, большинство стран ЦВЕ оказались не в состоянии сбить ее дальше.

В переходных экономиках стран ЦВЕ темпы инфляции, при прочих равных условиях, выше темпов инфляции, присущих устоявшимся рыночным экономикам, так как настоящая конкурентная среда еще не создана, а унаследованные от планового хозяйства структурные диспропорции не преодолены.

В то же время Венгрия, провозгласившая отказ от идеи всеобщего и бесплатного раздела государственного имущества и попытавшаяся осуществить приватизацию только на основе купли-продажи, в середине 90-х гг. была вынуждена применить льготные условия приобретения собственности, например, в порядке компенсации за ущерб, нанесенный гражданам в годы коммунистического режима.

Аграрные реформы в странах ЦВЕ привели к передаче собственности на землю от государства и кооперативов частным лицам. Составной частью этих реформ стала реституция - возврат земли бывшим владельцам. Передел земельной собственности привел к возникновению множества мелких фермерских хозяйств, нередко весьма неэффективных. Во всех странах ЦВЕ законодательно восстановлена и считается приоритетной частная собственность на землю. Типичным стало сочетание частного землевладения с коллективным использованием земли и техники на кооперативных началах при полной добровольности участников. Купля-продажа земли существует в Польше, Югославии, Чехии, Венгрии; формируется земельный рынок и в других странах.

В целом смена форм собственности в странах ЦВЕ по ряду причин (отсутствие необходимых денежных ресурсов у населения, низкая доходность приватизируемых предприятий и др.) протекает медленнее и с меньшим эффектом, чем ожидалось.

К концу 80-х гг. вследствие разрушения административно-командной системы в странах ЦВЕ назрел глубокий социально-экономический кризис. Крушение коммунистических режимов и развал СЭВ привели в начале 90-х гг. к резкому спаду производства во всех отраслях этих стран.

Падение производства и занятости в странах ЦВЕ оказалось глубже, чем изначально прогнозировалось. Тем не менее экономический спад в большинстве стран региона составил 20-25% ВВП и растянулся на период 1989-1993 гг. Спад достиг наибольшей глубины в Болгарии и Албании, а также в бывших Югославских республиках.

В 1994-1995 гг. в странах ЦВЕ (в Польше - с конца 1992 г.) начался экономический подъем. Среднегодовые темпы прироста ВВП в 1995-1997 гг. составили 3-5%, а в ряде стран (Польше, Словакии) еще выше.

Экономический подъем в странах ЦВЕ обусловлен расширением нового частного сектора, притоком иностранных инвестиций, начавшейся структурной перестройкой экономики. Немалую роль сыграла и финансовая стабилизация, обеспечившая подавление высокой инфляции в начале 90-х гг., а определенное расширение внутреннего спроса было существенно дополнено благоприятными возможностями экспорта, что позволило поддерживать высокую динамику ВВП и промышленного производства.

В странах ЦВЕ набирает силу перестройка структуры экономики. Главенствующей тенденцией является ориентация производства’ на объемы и структуру платежеспособного спроса как на внутреннем, так и на внешнем рынках. Растет производство товаров длительного пользования, как правило, на основе технологии и в кооперации с фирмами промышленно развитых стран; значительная часть произведенной таким путем продукции экспортируется. И тем не менее структурная перестройка экономики стран ЦВЕ идет довольно медленно, так как власти не решаются ликвидировать многочисленные убыточные производства в тяжелой промышленности и других неконкурентоспособных отраслях, доставшиеся в наследство от плановой экономики. Нерешительность реформаторов обусловлена главным образом возможностью серьезных социальных последствий таких шагов.

Страны ЦВЕ традиционно были тесно связаны с внешним рынком: экспортная квота в них составляет от 20 до 40% ВВП.

Доля стран ЦВЕ в мировом экспорте в 2003 г. составляла 1,5%, а импорте - 1%.

В период существования СЭВ внешнеэкономические связи этих стран (кроме Югославии) в основном были ориентированы на СССР и в меньшей степени - на другие восточноевропейские страны. Коллективная автаркия (замкнутая экономика) в рамках СЭВ обусловливала отставание стран ЦВЕ от развитых стран Запада по техническому уровню и конкурентоспособности продукции и производительности труда. В экспорте стран ЦВЕ в СССР преобладали машины и оборудование довольно низкого качества и технического уровня.

После вызванного как политическими, так и экономическими причинами развала СЭВ в 1995 г. страны ЦВЕ приняли стратегический курс на включение в структуры западноевропейской интеграции. Одним из первых результатов стала переориентация внешнеэкономических связей стран ЦВЕ с России на Европейский Союз. В настоящее время не менее 1/2 внешнеторгового оборота стран ЦВЕ приходится на ЕС, тогда как доля России уменьшилась до 8-10%. Переориентации способствовало заключение Европейским Союзом соглашений об ассоциированном членстве с Венгрией, Польшей, Словакией и Чехией в 1991 г., а с Болгарией и Румынией - в 1993 г. В 1997 г. ЕС начал переговоры о полном членстве в Союзе с Венгрией, Польшей, Словенией и Чехией и подготовительную работу по принятию в ЕС Болгарии, Румынии и Словакии.

Венгрия, Польша, Словакия и Чехия в целях координации своих усилий по вступлению в ЕС учредили в 1993 г. Центрально-европейскую ассоциацию свободной торговли (СЕФТА), к которой впоследствии присоединились Румыния и Словения. В торговле промышленными товарами между странами - членами Ассоциации таможенные пошлины отменены по почти 90% товарных позиций (страны выступают конкурентами на мировом рынке по многим промышленным товарам и в небольшой мере обмениваются ими между собой). Но во взаимной торговле сельскохозяйственной продукцией страны ЦВЕ придерживаются протекционистской политики.

После переориентации внешнеэкономических связей на Западную Европу страны ЦВЕ столкнулись с ухудшением товарной структуры своего вывоза. Главными экспортными позициями стали продукты сельского хозяйства, товары народного потребления, сырье, черные металлы, химикаты. Лишь Польша и Чехия смогли обеспечить долю машин и оборудования в своем экспорте на уровне 25%. Страны - члены ЕС неоднократно вводили меры, ограничивающие поставки из стран ЦВЕ товаров, конкурирующих с продукцией западноевропейских производителей.

Уже на ранних этапах рыночных реформ в странах ЦВЕ было разрешено заниматься внешнеэкономической деятельностью не только специализированным государственным фирмам, но и другим предприятиям всех форм собственности. В результате намного увеличилось число участников внешнеэкономической деятельности.

Для перехода к открытой экономике была упразднена валютная монополия государства, импортеры получили возможность приобретать иностранную валюту в соответствующем банке, а экспортеры должны были продавать валютную выручку этим банкам. Отмена валютных ограничений проводилась, как правило, поэтапно. Она сопровождалась практически повсеместно обязательной продажей банкам 100% валютной выручки от экспорта с зачислением на счета предприятий эквивалента в национальной валюте.

На первых порах юридическим лицам не разрешалось иметь собственные валютные средства. В Польше и Венгрии, несмотря на заметное укрепление валютного положения, данное правило не отменено. Улучшив валютные позиции, Чехия и Словакия предоставили своим предприятиям право открывать валютные счета в национальных коммерческих банках.

Возможность покупки импортерами иностранных валют за национальную была (особенно в первые годы рыночных реформ) обусловлена рядом ограничений. Валюта продавалась под заключенный контракт по установленному курсу. К концу 90-х гг. Чехия, Венгрия, Словения оказались в состоянии обеспечить относительно свободную обратимость своих валют пот текущим расчетам за товары и услуги Вместе с тем еще действуют ограничения на экспорт капитала. В странах ЦВЕ сохраняется весьма жесткое регулирование операций по покупке недвижимости за границей, а также по прямым и портфельным инвестициям за рубежом.
ОБЩИЕ ЧЕРТЫ СОВРЕМЕННОГО ЭКОЛОГИЧЕСКОГО КРИЗИСА И ОСОЗНАНИЕ ЕГО ОБЩЕСТВОМ Особенности экономики стран Латинской Америки