Пузырь на рынке тюльпанов в нидерландах. Голландия и тюльпаны

Место действия: Голландия.

Время действия: XVII век.

Состав преступления: биржевая торговля тюльпановыми «фьючерсами».

Масштаб: национальный.

Действующие лица: практически все население страны.

Тип: B2B, P2P (business to business, people to people)

Тюльпановую лихорадку в Голландии XVII века можно считать аферой в том смысле, какой вкладывали в это слово в позапрошлом веке, то есть наживным предприятием. Но когда жажда наживы охватывает буквально все население страны, когда средством наживы становится один товар, а механизмы совершения сделок никак не защищены, рано или поздно в проигрыше оказываются все.

Многие экономисты считают, что причина финансовых кризисов - отрыв сферы обращения (деньги) от сферы производства (товар) вследствие глобализации, роста и усложнения мировых финансовых потоков и появления новых банковских технологий. Впервые угроза такого «отрыва от народа и падения» возникла еще в начале XVII века «в одной отдельно взятой стране» - Голландии, которая в то время была одной из самых развитых в экономическом отношении.

Финансовая катастрофа стала следствием ажиотажного спроса на тюльпаны и зарождением «фьючерсной» торговли. Учитывая, что механизмы страхования контрактов были разработаны лишь спустя столетия, неудивительно, что от этой «торговли бумагами» пострадало практически все население страны.

Почему предметом спекуляций национального масштаба явился именно тюльпан, а не, скажем, изумруды или заморские специи и прочие колониальные товары, к которым страна мореплавателей имела практически эксклюзивный доступ? Возможно, дело в том, что в начале XVII века букет тюльпанов в гостиной голландца означал примерно то же самое, что сегодня собственная яхта или «Роллс-Ройс». Тюльпан был статусным символом. Он свидетельствовал о принадлежности к высшим слоям общества. Неудивительно, что когда луковица тюльпана оказалась по карману среднему голландцу, страну охватила лихорадка. Каждый хотел урвать свой кусок и приобщиться к богатствам тюльпанового рынка.

Но была и еще одна причина, по которой именно тюльпан стал предметом грандиозной спекуляции, разорившей одну из самых экономически развитых стран Европы. Как и большинство других декоративных растений, тюльпан попал в Европу с Ближнего Востока. Его завезли из Турции в середине XVI века. Но тюльпан обладал одной интересной особенностью. Из луковиц вырастали красивые цветки однотонной окраски, но через несколько лет она неожиданно менялась: на лепестках появлялись полосы самых разных оттенков. Сейчас уже известно, что это результат вирусного заболевания тюльпанов. Но тогда это казалось чудом. Голландский ювелир, чтобы разбогатеть, должен был сначала заплатить за алмаз огромные деньги, потом долго трудиться, чтобы огранить его, а потом еще с прибылью продать камень. Владелец одной-единственной тюльпановой луковицы мог в один миг стать владельцем нового, неповторимого сорта, который можно было продать на тюльпановом рынке в несколько раз дороже.

Тюльпан был хорош тем, что его полосатые сорта идеально соответствовали потребностям самого дорогого сегмента рынка - такие цветки были редкостью и продавались по очень высокой цене, тогда как основная масса дешевых желтых, розовых и красных тюльпанов удовлетворяла потребности покупателей, принадлежащих к среднему классу.

В 1612 году в Амстердаме был опубликован каталог Florilegium с рисунками 100 разновидностей тюльпанов. Новым символом преуспевания заинтересовались многие европейские королевские дворы. Тюльпаны подскочили в цене. В 1623 году луковица редкого сорта Semper Augustus, пользующегося большим спросом, стоила 1000 флоринов, а в разгар тюльпанового бума в 1634–1636 годах за нее платили до 4600 флоринов. Для сравнения: свинья стоила 30 флоринов, корова - около 100.

Где взять деньги для начала собственного бизнеса? Именно с этой проблемой сталкивается 95% начинающих предпринимателей! В статье мы раскрыли самые актуальные способы получения стартового капитала для предпринимателя. Так же рекомендуем внимательно изучить результаты нашего эксперимента в биржевом заработке:

Третьей причиной тюльпанового бума стала чума 1633–1635 годов. Из-за высокой смертности возникла нехватка рабочих рук и, соответственно, выросли зарплаты. У простых голландцев появились деньги, и, глядя на тюльпановое безумие богатых, они начали вкладывать их в собственный тюльпановый бизнес.

Наконец, тюльпаны - растения сезонные. До тюльпанового бума ими торговали с мая (когда луковицы цветов выкапывали) по октябрь (тогда их сажали, а зацветал тюльпан следующей весной). Но поскольку спрос катастрофически превышал предложение, в мертвый для тюльпановых дилеров зимний сезон началась торговля рассадой. Риск для покупателя, конечно, был, но и стоила рассада дешевле. Рискнув и купив будущие тюльпаны в ноябре или декабре, весной можно было продать их на порядок или даже на несколько порядков дороже. А отсюда уже всего один шаг до «фьючерсных» сделок, и этот шаг был тут же сделан. В конце 1635 года тюльпаны стали «бумажными»: большая доля их «урожая» 1636 года продавалась по «фьючерсным» контрактам.

Регулярные тюльпановые торги велись на фондовой бирже Амстердама. А в провинции - в Роттердаме, Харлеме, Лейдене, Алкмаре и Хорне - в тавернах создавались импровизированные тюльпановые биржи - коллегии. На них занимались, по сути, тем же, чем и на главной амстердамской бирже, - спекуляцией «бумажными» тюльпанами. Был даже разработан особый ритуал торговли ценными бумагами. Например, потенциальному покупателю запрещалось называть свою цену, он мог только намекнуть, что не прочь купить данный контракт. После этого один из продавцов вставал из-за стола и они вдвоем уединялись в задней комнате таверны. Если они не договаривались, то по возвращении в общий зал платили небольшую сумму всем остальным в качестве компенсации за срыв возможной сделки. Но торги не останавливались, и новая парочка удалялась в отдельную комнату. А компенсация тут же тратилась на выпивку для всех почтенных брокеров, так что торги, надо думать, проходили весело. Если же сделка заключалась, то по возвращении из кабинета продавец и покупатель выставляли всем присутствующим магарыч и по обычаю плескали на всех пивом и водкой.

В 1636 году тюльпаны стали предметом большой биржевой игры. Появились спекулянты, не боящиеся перекупать «бумажные» цветы в течение лета, чтобы продать их еще дороже следующей весной перед началом сезона. Современник описывал сценарий подобных сделок так: «Дворянин покупает тюльпаны у трубочиста на 2000 флоринов и сразу продает их крестьянину, при этом ни дворянин, ни трубочист, ни крестьянин не имеет луковиц тюльпанов и иметь их не стремится. Так покупается и продается больше тюльпанов, чем их может вырастить земля Голландии».

Цены росли как на дрожжах. Луковицы тюльпанов Admiral de Maan, стоившие 15 флоринов за штуку, продавались спустя два года уже по 175 флоринов. Цена сорта Centen с 40 флоринов подскочила до 350, за одну луковицу Admiral Liefkin платили 4400 флоринов. Задокументированным рекордом была сделка в 100 тыс. флоринов за 40 тюльпановых луковиц.

Чтобы привлечь людей небогатых, продавцы начали брать небольшие авансы наличными, а в залог шло имущество покупателя. Например, стоимость луковицы тюльпана Viceroy составляла «2 лоуда (2,25 кубометра) пшеницы, 4 лоуда ржи, 4 жирные коровы, 8 жирных свиней, 12 жирных овец, 2 меха вина, 4 бочки пива, 2 бочки масла, 1000 фунтов сыра, кровать, шкаф с одеждой и серебряный кубок» - всего добра на 2500 флоринов. Художник Ян ван Гойен за десять луковиц заплатил гаагскому бургомистру аванс 1900 флоринов, в залог остальной суммы предложил картину Соломона ван Руйсдаля, а также обязался написать собственную.

Тюльпановая лихорадка породила легенды. Одна из них - про то, как портовый босяк, увидев входящий в гавань корабль, бросился в контору его владельца. Купец, обрадованный известием о возвращении долгожданного судна, выбрал из бочки самую жирную сельдь и наградил ею оборванца. А тот, увидев на конторке луковицу, похожую на очищенный репчатый лук, решил, что селедка - это хорошо, но селедка с луком еще лучше, сунул луковицу в карман и отбыл в неизвестном направлении. Через несколько минут купец хватился луковицы тюльпана Semper Augustus («Вечный август»), за которую заплатил 3000 флоринов. Когда босяка нашли, он уже доедал селедку с «луком». Бедняга загремел в тюрьму за хищение частной собственности в особо крупных размерах.

А вот другая легенда. Харлемские торговцы тюльпанами прослышали о гаагском сапожнике, которому якобы удалось вывести черный тюльпан. Депутация из Харлема навестила сапожника и купила у него все луковицы за 1500 флоринов. После этого прямо на глазах у тюльпановода-любителя харлемцы бросились яростно топтать луковицы и успокоились, только превратив их в кашу. Они боялись, что невиданный черный тюльпан подорвет их хорошо налаженный бизнес. Сапожник не вынес надругательства над цветами, слег и умер.

Первый звонок прозвенел в конце 1636 года, когда производители тюльпанов и городские магистраты наконец обратили внимание на то, что торговля идет в основном «бумажными» тюльпанами. С резким увеличением количества игроков на тюльпановой бирже цены стали скакать в ту и другую стороны быстрее, чем понижался или поднимался реальный спрос. В хитросплетениях рынка могли разобраться только эксперты. Они и посоветовали в начале 1637 года снизить покупки. 2 февраля покупки фактически прекратились, все продавали. Цены начали катастрофически падать. Разорялись и бедные, и богатые.

Главные дилеры предприняли отчаянную попытку спасти положение, организуя мнимые аукционы. Покупатели начали разрывать контракты на цветы летнего сезона 1637 года, и 24 февраля главные производители тюльпанов собрались в Амстердаме на экстренное совещание. Они разработали следующий сценарий выхода из кризиса. Контракты, заключенные до ноября 1636 года, предлагалось считать действительными, а последующие сделки покупатели могли расторгнуть в одностороннем порядке, заплатив 10 % отступного. Однако Верховный суд Нидерландов, посчитавший тюльпановодов главными виновниками массового разорения голландских граждан, наложил вето на это решение и предложил свой вариант. Продавцам, отчаявшимся получить деньги с покупателей, предоставлялось право продать товар третьей стороне за любую цену, а разницу потом стребовать с того, с кем было заключено первоначальное соглашение. Но покупать больше не хотел никто.

Правительство поняло, что нельзя винить в тюльпановом безумии какую-то определенную категорию граждан. Виноваты были все. По всей стране работали специальные комиссии, разбиравшие споры по тюльпановым сделкам. В итоге большинство продавцов согласилось получить по 5 флоринов из каждых 100, что полагались им по контрактам.

Трехлетний застой в других, «нетюльпановых» областях голландской экономики дорого обошелся стране. Некоторые потом даже сочли, что именно в период тюльпанового безумия главный конкурент - Англия - сумел перехватить многие исконно голландские рынки за границей. Так это или нет, но потрясение, которое пережила Голландия в XVII веке, вполне сопоставимо с дефолтом 1998 года. Однако конец у этой истории все-таки хороший: механизмы фьючерсной торговли исправно работают во всем мире, а Голландия и поныне считается страной тюльпанов, и масштабам голландского цветочного бизнеса можно только по завидовать.

Источник книга «Крупнейшие мировые аферы. Искусство обмана и обман как искусство»

Клусиус буквально заразил голландцев своим увлечением тюльпанами. В стране началось помешательство, полное безумие, названное позже историками «тюльпаномания». За 20 с лишним лет голландцам удалось вырастить десятки сортов тюльпанов.
В 1625 году луковица редкого сорта тюльпана уже могла стоить 2000 золотых флоринов. Торговля ими была организована на биржах Амстердама, Роттердама, Харлема и Лейдена. Объем тюльпановой биржи достиг астрономической суммы в 40 миллионов флоринов.
К 1635 году цена поднялась до 5500 золотых за луковицу, а к началу 1637 года цены на тюльпаны выросли в 25 раз. Одну луковицу давали в качестве приданого невесте, три стоили столько же, сколько хороший дом, а всего лишь одна луковица сорта Тюлип брассери отдавалась за процветающую пивоварню. Продавцы луковиц зарабатывали огромные деньги. Все разговоры и сделки вращались вокруг единственного предмета – луковиц.
К примеру, луковица красного тюльпана с белыми прожилками стоила 10 000 флоринов, а Рембрандту за его картину «Ночной дозор» заплатили 1800, что его весьма порадовало.

Задокументированным рекордом была сделка в 100 000 флоринов за 40 тюльпановых луковиц. Чтобы привлечь людей небогатых, продавцы начали брать небольшие авансы наличными, а в залог остальной суммы шло имущество покупателя. Например, стоимость луковицы тюльпана Viceroy составляла "2 лоуда (2,25 кубометра) пшеницы, 4 лоуда ржи, 4 жирные коровы, 8 жирных свиней, 12 жирных овец, 2 меха вина, 4 бочки пива, 2 бочки масла, 1000 фунтов сыра, кровать, шкаф с одеждой и серебряный кубок" - всего добра на 2500 флоринов. Художник Ян ван Гойен за десять луковиц заплатил гаагскому бургомистру аванс в 1900 флоринов, в залог остальной суммы предложил картину Соломона ван Руйсдаля, а также обязался написать собственную.

Тюльпановая лихорадка породила легенды. Одна из них - про то, как портовый босяк, увидев входящий в гавань корабль, бросился в контору его владельца. Купец, обрадованный известием о возвращении долгожданного судна, выбрал из бочки самую жирную сельдь и наградил ею оборванца. А тот, увидев на конторке луковицу, похожую на очищенный репчатый лук, решил, что селедка - это хорошо, но селедка с луком еще лучше, сунул луковицу в карман и отбыл в неизвестном направлении. Через несколько минут купец хватился луковицы тюльпана Semper Augustus ("Вечный август"), за которую заплатил 3000 флоринов. Когда босяка нашли, он уже доедал селедку с "луком". Бедняга загремел в тюрьму за хищение частной собственности в особо крупных размерах.
Другой апокриф - о том, как харлемские торговцы тюльпанами прослышали о гаагском сапожнике, которому удалось вывести черный тюльпан. Депутация из Харлема навестила сапожника и купила у него все луковицы черного тюльпана за 1500 флоринов. После чего прямо на глазах у тюльпановода - любителя харлемцы бросились яростно топтать луковицы и успокоились, только превратив их в кашицу. Они боялись, что невиданный черный тюльпан подорвет их хорошо налаженный бизнес. А сапожник не вынес варварства, слег и умер.

Тюльпаномания - это классический пример биржевого пузыря и последовавшего за ним краха со всеми вытекающими последствиями. Нельзя сказать что тюльпановый кризис был первым кризисом в истории. Кризисы были и в древних цивилизациях, но тюльпановый кризис в Голландии был порожден спекуляцией, а не чередой неурожаев, например. История тюльпаномании такова.

В первой половине 17 века в Голландию из Турции были завезены тюльпаны. Первые цветы тюльпанов не отличались особой красотой, тем не менее эксперименты по разведению тюльпанов дали результат и число сортов резко возросло. Тюльпанами засевались большие площади, их популярность росла. Росли и цены на тюльпаны. За пару-тройку луковец некоторых сортов жители Голландии были готовы отдать целые состояния.

Постепенно все больше и больше людей стало включаться в торговлю тюльпанами. Имущество голландцы продавали дешево и покупали дорогие луковицы тюльпанов. Впрочем, в то время понятия "дорого" и "дешево" было иным. Отдельные спекулянты делали состояние за пару сделок с тюльпанами. Видя это, огромное число людей начало покупать и продавать тюльпаны.
Физически тюльпанов не хватало и люди начали торговать фьючерсами и опционами на будущие луковицы тюльпанов. То есть, еще не выросшие тюльпаны покупались и продавались людьми. При возросшем дефиците цены бурно росли.

Крах произошел очень быстро. В феврале 1637 года цены начали резко падать. Люди стали избавляться от луковиц и к концу 1637 года луковицу тюльпана можно было купить менее чем за один процент от ее прежней цены.

Последствия были печальными - практически все кто участвовал в спекуляции потеряли если не все, то почти все. Единственный положительный момент в этой истории это то, что Голландия сейчас остается главным производителем тюльпанов (наверное жалко было выбрасывать обесценившиеся луковицы, решили разводить и продавать другим).

Какой вывод можно сделать из данной истории? Давайте посмотрим на ипотечный кризис в США в 2007 году . Общих черт между недвижимостью и историей с тюльпанами (которой почти 400 лет!) больше чем может показаться на первый взгляд. Итак, тезисы:

1. Тюльпаны и американские домики - очень милые вещи для глаза, и те и те являлись желанными если не для всего населения, то по крайней мере для большей его части;
2. Цены на недвижимость и на тюльпаны начали постепенно расти, а затем начался настоящий бум, который подогревался разными "историями успеха";
3. Спрос был в обоих случаях преимущественно спекулятивным, т.е мало кто собирался владеть активом, будь то луковица или дом;
4. Самый важный момент - реальный товар перестал быть объектом спекуляций. Произошла так называемая "секьюритизация", т.е. обязательства поставить тюльпаны и платить ипотеку за дом были представлены в виде ценных бумаг (от английского security - ценная бумага). Вот эти ценные бумаги и стали предметом спекуляций и как результат - краха. Важный момент - почти никто не мог предположить что цена на лежащий в их основе актив, т.е. тюльпаны и недвижимость могут когда нибудь пойти вниз. Эта вера и превратила "восоконадежные" активы в "токсичные".
5. И еще одна особенность - пострадала целая экономика и иностранные "инвесторы". Только в случае с недвижимостью свою роль сыграла глобализация, поэтому и последствия нынешнего кризиса более тяжелые, чем 400 лет назад.

Вывод: то что сейчас происходит с мировой экономикой - это последствия еще одной тюльпаномании, только масштабы ее побольше.

Тюльпанома́ния - кратковременный всплеск ажиотажного спроса на луковицы тюльпанов в Нидерландах в 1636-1637 годы.

Цены на тюльпаны редких пестролепестных сортов достигли тысячи гульденов за луковицу ещё в 1620-е годы, но вплоть до середины 1630-х годов такие луковицы перепродавались в узком кругу цветоводов и состоятельных знатоков. Летом 1636 года в доходную фьючерсную торговлю тюльпанами включились непрофессиональные спекулянты. За полгода ажиотажных торгов цены на луковицы редких сортов многократно выросли, а в ноябре 1636 года начался спекулятивный рост цен и на простые, доступные сорта. В феврале 1637 года перегретый рынок рухнул, начались многолетние тяжбы между продавцами и покупателями ничем не обеспеченных тюльпановых контрактов. В кругу участников тюльпаномании возник кризис доверия, в обществе надолго установилась атмосфера неприятия азартных биржевых игр. Современники-моралисты единодушно осудили тюльпаноманию как крайнее проявление ничем не сдерживаемого стяжательства.

Уже в 1650-е годы предание о разгуле тюльпановых спекуляций превратилось в миф, имеющий мало общего с историей. Тюльпаномания - первый в истории Нового времени биржевой пузырь, полномасштабный экономический кризис, который надолго подорвал экономику Нидерландов. Тюльпановый промысел продолжил развитие и со временем стал важной отраслью национальной экономики. В науке сосуществуют различные объяснения произошедшего; восстановить действительные причины, размах и последствия тюльпаномании непротиворечивым образом невозможно из-за скудности и неполноты подлинных исторических свидетельств. Исследователи согласны лишь в том, что зимой 1636-1637 годов в Голландии произошло нечто чрезвычайное, не имевшее до того аналогов в истории.

Первые тюльпаны Голландии

Тюльпаны начала XVII века

В середине XVI века тюльпан проник в Западную Европу из Ирана и Османской империи. Весной 1559 года в Аугсбурге зацвёл первый известный в западноевропейской истории тюльпан; в 1562 году купцы впервые привезли луковицы тюльпана в Антверпен. Благодаря трудам и авторитету Карла Клузиуса с новинкой познакомились европейские монархи; тюльпан надолго стал любимым цветком французской и германской аристократии. К концу века его выращивали во всей центральной и северной Европе. Наилучшие условия для этой культуры сложились в бассейне Рейна: на востоке Франции, на северо-западе Германии и в Нидерландах; особенно хорошо подошли тюльпанам лёгкие приморские почвы Северной Голландии. В этом «плавильном котле» в ходе вековой гибридизации примерно четырнадцати природных видов и неизвестного множества турецких сортов сложился новый, рукотворный вид тюльпана - тюльпан Геснера, или просто садовый тюльпан.

В конце XVI века центр тюльпанового промысла базировался на северо-востоке Франции; луковицы из французских садов охотно покупали состоятельные клиенты из Англии, Нидерландов и германских княжеств. Именно во Франции состоялся первый в европейской истории ажиотажный рост цен на тюльпаны, о котором сохранились лишь анекдотические свидетельства: в 1608 году мельник обменял свою мельницу на единственную луковицу; женихи считали такие луковицы завидным приданым. Голландцы же всерьёз заинтересовались тюльпанами лишь в начале XVII века. Вероятно, причиной тому была Нидерландская революция, в ходе которой была обескровлена национальная аристократия. Золотой век Голландии уже наступил, страна богатела, однако действительно богатых людей, способных и готовых оплачивать дорогое увлечение, было совсем немного. Сообщества голландских цветоводов-любителей и спекулянтов луковицами ещё не сложились; на их месте действовали разрозненные и не доверявшие друг другу группы людей. Высший круг образовывали немногочисленные богатые знатоки, намного ниже по социальной лестнице стояли садовники и аптекари; ещё ниже стояли странствующие хищники — ризото́ми (c греческого: «вырезающие корни»), прочёсывавшие в поиске редких луковиц сады Франции.

Харлем в 1656 году (север — слева). Справа (к югу) от городской стены — сосредоточение мелких тюльпановых ферм и начало шоссе Вагенвег

К началу XVII века голландские садовники освоили агротехнику тюльпанов; во второе десятилетие XVII века выращивание тюльпанов и торговля их луковицами превратились в полноценный доходный промысел. Старейшие тюльпановые фермы расположились вдоль шоссе Вагенвег близ Харлема, вслед за Харлемом тюльпаны начали выращивать в других городах. В 1610 году голландцы начали экспорт редких луковиц в южные Нидерланды, германские княжества и Францию, где в 1610-1615 годы бытовала мода на украшение дамских декольте живыми тюльпанами. Германские аристократы платили щедро, но нестабильно - из-за регулярно вспыхивавших войн и восстаний. По той же причине в Нидерланды ежегодно переселялись тысячи беженцев всех классов, и среди них - состоятельные ценители тюльпанов. С ними в страну попали драгоценные луковицы фландрской и французской селекции, служившие иммигрантам надёжными «дорожными чеками». Количество и разнообразие культивируемых растений возросло; в течение 1620-х годов тюльпан превратился из редкости, в дорогой, но всё же доступный среднему классу, ходовой товар . Ранее цветоводы-любители обменивались луковицами, в 1620-е годы они начали их покупать. C завершением экономической депрессии 1620-х годов и началом «золотого двадцатилетия» в стране возник устойчивый внутренний рынок тюльпанов.

Тюльпаны простых, распространённых сортов были относительно недороги: две сотни луковиц, отправленные в подарок турецкому султану в 1612 году, оценивались всего в 57 гульденов. Наибольшую же прибыль приносили новейшие, ещё не успевшие размножиться сорта, поэтому садовники занялись гибридизацией и селекцией тюльпанов, а торговцы - продвижением новинок состоятельным клиентам.

Открытие пестролепестных сортов

Пестролепестные тюльпаны 1630-х годов. Слева — ‘Semper Augustus’

В 1580 году Карл Клузиус (один из важнейших европейских ботаников XVI века) впервые наблюдал явление вирусной пестролепестности тюльпанов. Каждый год одна или две луковицы из сотни «перерождались»: цвета их лепестков, до того обычные двуцветные смешивались в причудливом рисунке. Одни такие растения оказывались нежизнеспособными, другие принимали уродливые формы.

Самые крепкие порождали цветки невиданной по понятиям того времени красоты, ослабленные вирусами пестролепестные тюльпаны размножались намного медленнее, и потому долго оставались желанной и недоступной для большинства редкостью.

Цветоводы, пытаясь разгадать причины пестролепестности, поставили массу опытов, однако механизм передачи пестролепестности остался тайной; было ясно лишь то, что её проявление можно ускорить, высаживая пёстрые тюльпаны рядом с простыми. Главным же способом создания новых пестролепестных форм была закладка всё бо́льших и больших полей простых тюльпанов в расчёте на случайное «перерождение» и немалый доход. Цветоводство превратилось в азартную игру, начать которую мог каждый, имевший клочок земли и несколько обычных луковиц. К 1633 году в Нидерландах вывели около 500 форм тюльпанов. Номенклатура пестролепестных сортов развивалась быстро и беспорядочно; с лёгкой руки кеннемерландского старосты самые изысканные пёстрые тюльпаны стали именовать «адмиралами», с присовокуплением фамилии селекционера или продавца.

Самым же известным пестролепестным сортом, олицетворением тюльпаномании, стал красно-белый ‘Semper Augustus’ («Август навсегда»). Первый ‘Semper Augustus’ был выведен во Франции; в 1614 году владелец продал его за бесценок в Голландию. Десять лет спустя в Голландии было уже около дюжины луковиц ‘Semper Augustus’; все они принадлежали некоему знатоку-любителю. В 1623 году ему предлагали двадцать тысяч гульденов за десяток луковиц, в 1624 году - три тысячи гульденов за одну; всякий раз владелец отказывался. В единственной достоверно известной сделке луковица с двумя детками была продана за тысячу гульденов. Поиски ‘Semper Augustus’ на его предполагаемой родине закончились безуспешно, ни один из сортов голландской селекции не сумел потеснить оригинал.

Игроки

Торговец и тюльпаноман. Картина-карикатура середины XVII века

Тысяча гульденов, которую якобы предлагали в 1620-е годы за одну луковицу, составляла 10,28 кг серебра или 856 г золота. Доход квалифицированного ремесленника тогда не превышал трёхсот гульденов в год. Купец средней руки зарабатывал в год от одной до трёх тысяч гульденов и лишь единицы самых успешных предпринимателей имели доход свыше десяти тысяч гульденов. В XXI веке тюльпан - обыденное растение, и одновременно один из символов Нидерландов, но голландцы XVI-XVII веков относились к тюльпану иначе. Прихотливый и изменчивый цветок с далёкого Востока был символом новизны, непредсказуемости, он вызывал восхищение и желание обладать им. Подобное отношение зафиксировано и во французских, и в английских источниках, но лишь в Голландии редкие тюльпаны заняли в общественном сознании место высшей ценности, наравне с золотом и драгоценными камнями. При этом тюльпан, в отличие от камня, можно было размножить; он был не только сокровищем, но и доходным вложением капитала.

Для просвещённого европейца редкий тюльпан был сродни произведению искусства; он занимал уникальную нишу. Круг ценителей тюльпанов и круг покровителей искусства во многом пересекались; одни и те же заказчики приобретали у одних и тех же посредников картины великих мастеров, античные статуи и редкие луковицы. Из 21 участника первого тюльпанового аукциона, о котором сохранились подробные записи (1625 год), только пятеро занимались тюльпанами профессионально, зато 14 покупателей были известны как собиратели картин.

Круг людей, способных оплачивать дорогое увлечение, к 1630-м годам заметно расширился, но массовым оно не было: в Харлеме, тюльпановой столице Европы, в тюльпаномании участвовало 285 поимённо известных людей; в Амстердаме всего 60, в Энкхёйзене 25. Все они были люди состоятельные, искушённые в торговых делах. В их числе не было ни дворян, ни лакеев, ни легендарных трубочистов: люди этого списка - владельцы преуспевающих предприятий. Не было среди них и представителей правящей олигархии. Цветоводы из среднего класса, напротив, активно пропагандировали своё увлечение и охотно скупали и продавали луковицы. Один из них, увековеченный Рембрандтом хирург, даже принял фамилию Тульп (нидерл. тюльпан) и украсил дом «тюльпановым» гербом собственного рисунка.

Доктор Николас Тульп. Фрагмент картины Рембрандта 1632 года

Страсть к тюльпанам обычно объединяла не просто людей одного круга, но хорошо знакомых друг другу людей - близких и дальних родственников, жителей одной улицы, прихожан одной и той же церкви. Общество в целом дробилось на тесно спаянные роды, цеха, религиозные общины, а следствием такого устройства был необычайно высокий уровень доверия внутри сетей тюльпаноманов. Товарищеская, доверительная атмосфера давала ложную уверенность в собственных знаниях и умениях, и одновременно подчиняла их волю к слухам и чужим мнениям. Голландец мог не доверять конкурентам из другого города, но мнение соседей и собутыльников было для него высшим авторитетом.

Те, кто задаёт риторический вопрос - «как вышло, что рациональные и бережливые голландцы неожиданно помешались на тюльпановых спекуляциях?» - невольно приписывают людям XVII века стереотипы поведения викторианской эпохи. Голландцы 1630-х годов, полвека воевавшие с Испанией за независимость и религиозную свободу, мало походили на буржуазию XIX века. Действительно, голландцам всех классов была свойственна страсть к сбережению и накоплению богатства: даже бедные ремесленники ежегодно откладывали несколько десятков гульденов. Богатые вкладчики Амстердамского банка за пять лет, 1633-1638, увеличили объём депозитов в золоте и серебре на 60%. Бережливость сочеталась с всеобщей страстью голландцев к азартным играм. Голландское общество было молодо не только исторически, но и физически: в его демографической структуре преобладала молодёжь - дети и внуки основателей государства и многочисленных иммигрантов. Тысячи голландцев ежегодно отправлялись за море, богатейшие купцы финансировали колониальные походы и рискованные проекты осушения польдеров. Страна переживала двадцатилетие беспрецедентного экономического подъёма, но жизнь каждого из голландцев, как и в средние века, была под угрозой. В 1623-1625 годы Нидерланды пережили эпидемию чумы; в 1635 году чума вернулась вместе с германскими войсками. В этот год в Лейдене умерло треть населения, а в Харлеме смертность от чумы достигла пика осенью 1636 года. Совпадение эпидемии и тюльпаномании во времени не случайно: война и чума, ощущение близкой смерти приучили голландцев к риску и сняли последние моральные запреты, удерживавшие их от безрассудных спекуляций.

Windhandel — торговля воздухом

«Колесница Флоры». Аллегорическая картина Гендрика Пота, около 1640 года - популярный лубочный сюжет, высмеивающий простаков-спекулянтов. Повозка с богиней цветов и её праздными спутниками катится под уклон в пучины моря. За ней бредут ремесленники, забросившие орудия своего труда в погоне за лёгкими деньгами

Первые признаки тюльпаномании проявились в 1633 году в Западной Фрисландии, вдали от тюльпановых ферм Харлема и больших денег Амстердама. Летом 1633 года цены на тюльпаны выросли настолько, что один из жителей города Хорн обменял свой каменный дом на три луковицы; вслед за тем местный фермер обменял на луковицы своё хозяйство. Стоимость недвижимости в каждой сделке составляла не менее пятиста гульденов. Ранее, голландцы покупали луковицы за деньги; в 1633 году деньгами стали сами луковицы. Возможно, рынок был разогрет внешним спросом в апреле 1632 года в германских землях наступило временное затишье, и германские аристократы начали вновь закупать у голландцев предметы роскоши. Возможно, ажиотаж разогрели садовники-селекционеры, выпустившие в 1634 году на рынок особенно много новинок. Цены на прежних фаворитов рынка снизились, а с ними снизился и порог вхождения в рынок для новых участников. Количество участников торгов быстро росло, и в течение двух лет в тюльпановом бизнесе произошли качественные изменения.

Важнейшим нововведением 1634-1635 годов был переход от сделок купли-продажи наличного товара к фьючерсной торговле. В условиях Нидерландов тюльпаны цветут весной; в начале лета отцветшая луковица закладывает луковицы нового поколения и умирает. Молодые луковицы выкапывают в середине лета и сажают на новое место поздней осенью. Покупатель может приобрести молодые луковицы с июля по октябрь; выкапывать и пересаживать уже укоренившиеся луковицы нельзя. Чтобы обойти наложенные природой ограничения, осенью 1634 года голландские садовники начали торговать луковицами в земле - с обязательством передать выкопанные луковицы покупателю в следующее лето. В следующий сезон, осенью 1635 года, голландцы перешли от сделок с луковицами к сделкам с контрактами на луковицы. Спекулянты перепродавали друг другу расписки на поставку одних и тех же луковиц; по выражению современника, «торговцы продавали луковицы, которые им не принадлежали, покупателям, у которых не было ни денег, ни желания выращивать тюльпаны» . В условиях постоянного роста цен каждая сделка приносила продавцу расписки немалую прибыль. Реализовать эти прибыли можно было следующим летом при условии, что перепроданная луковица выживет и не переродится, и что все участники цепи сделок выполнят свои обязательства. Обеспечением сделок служило нотариальное заверение поручительство уважаемых граждан (нидерл. borgen). Главной же защитой от невыполнения сделки служила, в первую очередь, деловая этика «семей» и обстановка нетерпимости к мошенничеству.

Голландцы назвали такие спекуляции windhandel , «торговлей воздухом».

В декабре 1634 года зафиксирован переход от торговли целыми луковицами к торговле асами - условными единицами веса луковиц. Поначалу цветоводы использовали ценообразование в асах, чтобы зафиксировать выгоду от годового прироста луковицы (известен случай, когда ценная луковица за сезон увеличивались пятикратно). К осени 1635 года практически все сделки были привязаны к весу луковицы, а затем условная единица начала самостоятельную жизнь. Появились сделки «на тысячу асов» мелкой детки, сделки с долями луковицы, выраженными в асах и тому подобные производные инструменты. Иногда тюльпановые контракты были, по существу, страховыми сделками, иногда прикрытием обычных пари (например, в сентябре 1635 года два профессиональных цветовода заключили сделку на продажу луковицы ценой в 850 гульденов с отсрочкой платежа на шесть месяцев, при условии, что за это время голландское войско сумеет отбить у испанцев крепость Шекеншанц).

Летом 1636 года старую систему торговли через цветоводов и респектабельных любителей дополнили «народные» торги, привлёкшие к спекуляциям новых участников. В Харлеме, Лейдене и примерно десятке других городов были устроены «коллегии» - клубы местных тюльпаноманов; их стихийно сложившаяся организация пародировала устройство Амстердамской биржи. Первые коллегии действовали под крышей приходских церквей; затем тюльпаноманы прочно обосновались в трактирах и тавернах, в пригородах Харлема и в борделях. Коллегии собирались два-три раза в неделю. В начале тюльпаномании каждая «сессия» занимала час-другой, зимой 1636-1637 годов коллегии заседали почти круглосуточно. Богатые любители в коллегиях появлялись редко; основу публики составляла местная беднота, стремившаяся приобщиться к якобы доходной игре в компании опытных спекулянтов. Редкие, дорогие луковицы были им не по карману - в коллегиях торговали в основном заурядными, недорогими сортами. Именно вокруг них в зиму 1636-1637 годов развернулся ничем не обоснованный ажиотаж. Торги велись по образцу «биржевых» аукционов; по итогам каждой сделки покупатели платили продавцу символические «деньги на вино» (не более трёх гульденов), а продавцы, выплачивали покупателям «премию», сумма которой и была предметом торгов. Все действия в коллегиях сопровождались обильными возлияниями, «безумство толпы» в действительности было следствием постоянного опьянения тюльпаноманов. Никто не интересовался ни платёжеспособностью покупателей, ни способностью продавцов поставить товар: здесь велась открытая, ничем не обеспеченная и никем не регулируемая «торговля воздухом».

Ажиотаж

Динамика индекса фьючерсных (зелёным ) и опционных (красным ) цен на луковицы в 1635-1637 годы по Томсону

Все исследователи тюльпаномании отмечают скудность сохранившихся архивных данных о ценах на луковицы до начала ажиотажа 1636-1637 годов и после краха тюльпаномании. Например, из примерно 400 цен, обобщённых в работе Мориса ван дер Вина (2012), лишь 20 относятся к периоду до ноября 1636 года, и 7 - к второй половине 1637 и 1638 году. Неполнота данных допускает различные интерпретации событий, непосредственно предшествующих пику тюльпаномании, но сам этот пик документирован весьма подробно и имеет чёткие временные границы. Тюльпаномания в узком смысле началась в первую неделю ноября 1636 года и завершилась крахом в первую неделю февраля 1637 года. В течение двух предшествующих лет, с 1634 года по конец октября 1636 года, цены на луковицы росли равномерно: например, один ас сорта ‘Gouda’ в декабре 1634 года стоил 1,35 гульдена, в зиму 1635-1636 годов 2,1 гульдена, а в мае 1636 года подорожал до 3,75 гульденов. По расчётам экономиста Эрла Томсона, индекс цен за два года вырос почти втрое - с 22 до 61.

В первых числах ноября 1636 года цены упали в семь раз. По мнению Томсона, рынок отреагировал обвалом на известия о битве при Виттштоке: с возвращением боевых действий и крестьянских восстаний в Тюрингию и западногерманские княжества голландцы потеряли доходный рынок сбыта. Немецкие аристократы срочно распродавали свои ещё не укоренившиеся луковицы, предложение редких тюльпанов в Голландии неожиданно выросло. Новый, низкий уровень цен на реальные луковицы зафиксировал фундаментальные изменения рынка; последовавший за тем бурный рост цен на необеспеченные тюльпановые контракты был порождением чисто спекулятивной игры. Начинающие спекулянты, перепродававшие друг другу контракты, рассчитывали получить прибыль от роста цен; цветоводы и богатые любители, владевшие реальными луковицами и знавшие их реальную цену, рассчитывали заработать если не на продаже луковиц, то на отступных с незадачливых покупателей. По Томсону, цепочки фьючерсных контрактов превратились в несвязанные друг с другом опционы. Ставка отступных по таким опционам не была установлена законодательно, и покупатели тюльпановых опционов полагали, что они ничем не рискуют. Рост цен на контракты уже ничто не сдерживало.

В середине ноября цены вновь взлетели. К 25 ноября они превысили октябрьский максимум, в декабре выросли вдвое. К Рождеству индекс цен почти в 18 раз превысил ноябрьский минимум и продолжал расти в течение всего января 1637 года. Бывало, что одна и та же луковица за «торговую сессию» перепродавалась десять раз, и каждая сделка приносила продавцу немалую бумажную прибыль. Только в Голландии, по оценке Майка Дэша, в торгах участвовали не менее трёх тысяч человек, а во всех Соединённых Провинциях - не менее пяти тысяч; местные коллегии спекулянтов появились в Утрехте, Гронингене и в городах севера Франции. Редкие сорта и их имитации-парагоны вздорожали настолько, что оказались недосягаемы для большинства тюльпаноманов, - тогда коллегии сосредоточились на торговле «мусорными» сортами. Фунт недорогого, распространённого сорта Switser , стоивший осенью 60 гульденов, а в декабре 125 гульденов, к началу февраля подорожал до 1500 гульденов. На рынке сложилась странная и нетерпимая ситуация: сделки с реальными, растущими в земле, луковицами, проводились по установившимся в начале ноября низким ценам, а в коллегиях спекулянты перепродавали друг другу необеспеченные контракты в двадцать раз дороже. В обществе, напуганном эпидемией чумы, воцарилась уверенность в том, что пузырь вот-вот лопнет; количество оптимистичных покупателей пошло на убыль. Первыми забили тревогу харлемские тюльпаноманы: во вторник 3 февраля в харлемской коллегии провалился очередной аукцион по продаже «мусорных» луковиц. Лишь один из участников торгов согласился на покупку, по ценам на 15-35 % ниже цен предыдущих торгов. Спекулянты растерялись, и в следующий день, 4 февраля, торговля в Харлеме прекратилась полностью. Распространение страшной новости по стране заняло несколько дней, поэтому 4 февраля торги продолжились в Гааге, 5 февраля в Алкмаре, 6 февраля в Амстердаме.

Венцом тюльпаномании стал аукцион, проведённый 5 февраля в Алкмаре, всего в двадцати милях от Харлема. На торги была выставлена коллекция луковиц, собранная умершим весной 1636 года Воутером Винкелем - местным трактирщиком, цветоводом-любителем и чрезвычайно успешным спекулянтом. В июле 1636 года семеро детей покойного, помещённые в сиротский приют, сумели тайно выкопать драгоценные луковицы. В декабре эти луковицы, тщательно взвешенные и описанные под присмотром опекунского совета, были высажены в землю и дожидались в ней новых хозяев; в отличие от чисто спекулятивных сделок с расписками-опционами, на алкмарском аукционе продавали живой, наличный товар. Широко разрекламированные торги привлекли десятки самых опытных и богатых ценителей; не дожидаясь открытия торгов, один из них купил у сирот тюльпанов на 21 тысячу гульденов, в том числе единственную луковицу «Адмирала Энкхузена» за 5200 гульденов. На самом аукционе цены достигали 4200 гульденов за луковицу, а всего сироты выручили более 90 тысяч гульденов, что в 2010-е годы эквивалентно примерно 6 милллионам фунтов стерлингов. Итоги торгов, немедленно растиражированные в печатном памфлете, ошеломили знатоков; сенсацией стала не абсолютная сумма, но зафиксированный на торгах рост цен. Редчайший «Адмирал Лифкенс», летом стоивший 6 гульденов за ас, ушёл с молотка по цене более 17 гульденов, цены на менее ценные сорта за тот же период выросли в три раза. Через два дня после алкмарского аукциона рынки всех городов Голландии обвалились окончательно и бесповоротно; своих денег сироты так и не увидели.

Расплата

«Аллегория тюльпаномании». Картина Брейгеля-младшего на лубочный сюжет, около 1640 года

Двадцатикратное падение цен в феврале 1637 года поставило покупателей тюльпановых контрактов на грань разорения. Платить продавцам они не хотели, а часто и не могли, но отказ от исполнения обязательств в тогдашних Нидерландах с их «семьями», общинами и цехами был невозможен. Неисполнение обязательства граничило с преступлением, банкротство навсегда делало голландца изгоем. Поначалу покупатели и продавцы пытались, в частном порядке, прийти к соглашению и расторгнуть кабальные контракты с уплатой отступных - но лишь немногие сумели разойтись мирно. Самой деятельной, хорошо организованной партией в феврале выступили профессиональные цветоводы: уже 7 февраля депутаты от провинций Голландия и Утрехт договорились о проведении съезда. Две недели спустя фермерский съезд постановил добиваться законодательного минимум отступных в 10 % для сделок, заключённых после 30 ноября 1636 года. Более ранние сделки, настаивали цветоводы, должны были остаться в силе. Большинство цветоводов подписали форвардные контракты на продажу луковиц ещё в октябре-ноябре; судьба многочисленных посредников, перепродававших друг другу луковицы, их не интересовала.

Городские магистраты с решением не торопились. Чиновники, участвовавшие в спекуляциях, надеялись урегулировать конфликт к собственной выгоде, но конфликт оказался слишком сложным и масштабным. В Харлеме, где страсти бушевали особенно остро, городской совет в марте вынес решение в пользу покупателей контрактов, в апреле в пользу продавцов, а затем отменил все постановления и запросил помощи у Генеральных Штатов. Неопределённость усугубила панику в среде тюльпаноманов, и сыграла на руку их многочисленным противникам. По всей стране печатались и распространялись памфлеты, прокламации и карикатуры, поносившие «безумных» спекулянтов. Начался поиск виновных в катастрофе; кальвинистские агитаторы открыто указывали на заговор евреев, меннонитов и банкротов (в Нидерландах последние жили на положении неприкасаемых). Благоразумный доктор Тульп навсегда снял с фасада дома герб с изображением трёх тюльпанов. До охоты на ведьм и погромов дело не дошло: парламентарии, действовавшие по рекомендациям верховных судей, вынесли решение уже 27 апреля 1637 года. Действие всех тюльпановых контрактов, независимо от даты подписания, было временно приостановлено; верховная власть умыла руки, поручив окончательное решение городским магистратам. Регенты Амстердама решили, что контракты остаются в силе, а цветоводы и тюльпаноманы сохраняют право на судебное разбирательство; Харлем, Алкмар и все остальные города Нидерландов объявили тюльпановые контракты недействительными.

«Шутовской колпак Флоры». Популярный лубочный сюжет, благодаря которому за тюльпаноманами закрепилось прозвище «колпачники»

Простое решение, заставившее кредиторов и должников разбираться друг с другом в частном порядке, усугубило кризис доверия и навсегда разрушило доверительную атмосферу голландских общин: кредиторы преследовали должников, а должники отказывались платить и более не считали такой отказ чем-то чрезвычайным. Нетерпимость «нулевого варианта» первыми осознали в Харлеме: в январе 1638 года здесь заработал первый в Нидерландахтретейский суд по цветочным спорам (нидерл. сокращённо CBS). Главной задачей четырёх посредников CBS было не установление истины, но примирение горожан через принуждение их к переговорам. В мае 1638 году в Харлеме выработали типовой рецепт урегулирования спора: если продавец настаивал на возвращении долга, должник-покупатель освобождался от любых обязательств после уплаты продавцу 3,5 % от цены контракта. Эти условия были не выгодны ни цветоводам, ни должникам-тюльпаноманам; спорщикам было проще разойтись миром, чем добиваться формального вердикта CBS. Действуя по этой схеме, харлемские посредники урегулировали все конфликты в своём городе к январю 1639 года. Тюльпаномания официально завершилась, по крайней мере в Харлеме; в Гааге и Амстердаме кредиторы преследовали должников-тюльпаноманов и в 1640-е годы. Экономист Александр Дел Мар, считал, что конец тюльпаномании наступил в 1648 году, с заключением Вестфальского мира. По условиям договора Нидерланды прекратили свободную чеканку монеты, приток серебра в страну сократился, и только тогда голландцам пришлось затянуть пояса и отказаться от дорогостоящих увлечений.

В популярной и экономической литературе установилось мнение, что большинство тюльпаноманов разорилось, а «коммерция страны находилась в состоянии глубокого шока, от которого она оправилась лишь много лет спустя» . В XXI веке это мнение поддерживает влиятельный экономист Бёртон Малкиел: «эта безумная история закончилась тем, что шок от взлёта и падения цен на тюльпаны привёл Голландию к продолжительной депрессии, которая не пощадила никого». В действительности никакого экономического кризиса, «шока» или хотя бы мягкой рецессии не произошло; «золотое двадцатилетие» продолжилось. В тюльпановом промысле были задействованы ничтожно малые ресурсы общества, поэтому даже полная гибель голландского цветоводства и разорение всех тюльпаноманов не подорвали бы экономического роста. Этого не произошло, никаких свидетельств разорения из-за тюльпанов в архивах не сохранилось. В Амстердаме число личных банкротств в 1637 году по сравнению с 1635 годом удвоилось, но из сотен поимённо известно банкротов тюльпанами спекулировали лишь два или три человека. Напротив, из поземельных книг известно, что десятки видных тюльпаноманов в 1637-1638 годы скупали недвижимость и явно не испытывали проблем с наличностью. Самым знаменитым «банкротом тюльпаномании» называют художника Яна ван Гойена, имевшего несчастье купить тюльпановый контракт 4 февраля 1637 года - но на самом деле ван Гойен разорился не на тюльпанах, а на земельных спекуляциях.

Jan van Goyen — портрет работы Герард Терборх

Отдалённые последствия

Рынок редких тюльпанов оправился от катастрофы за два года; уже летом 1637 года цены реальных сделок приблизились к тысяче гульденов за луковицу. Вероятно, затем цены продолжили плавное снижение. Скудные данные начала 1640-х годов свидетельствуют, что к этому времени цены на редкие тюльпаны были примерно в шесть раз ниже цен 1636-1637 годов и составляли одну-две сотни гульденов за луковицу. Вслед за снижением цен и прибылей плавно сократилось и число тюльпановых хозяйств. К середине XVII века весь тюльпановый промысел Голландии был сосредоточен внутри городской черты Харлема; около дюжины выживших хозяйств делили национальный рынок и контролировали экспорт тюльпанов вплоть до начала наполеоновских войн. Голландское цветоводство XVIII века служило образцом для французов и англичан; стажировка в Голландии считалось залогом успеха в цветоводстве. Память об ажиотаже 1636-1637 годов стала лучшей рекламой харлемских цветоводов и помогла им удержать лидерство в выращивании и селекции тюльпанов - как оказалось, навсегда. В XIX веке городские хозяйства более не справлялись с растущим спросом, и харлемцы заложили на осушенных польдерах Харлеммермера первые тюльпановые поля, вскоре ставшие одним из символов Голландии. Когда и эти земли были полностью заняты, харлемские фирмы основали плантации в Хиллегоме и Лиссе, а в XX веке производство тюльпанов охватило всю Северную Голландию. В XXI веке Нидерланды ежегодно производят более четырёх миллиардов луковиц тюльпанов и контролируют 92 % мировой торговли ими.

«Герои» тюльпаномании, редкие пестролепестные сорта, давным-давно вымерли. Из всех пёстрых сортов, котировавшихся в 1637 году, до наших дней дожил лишь ‘Zommerschoon’. Легендарный ‘Semper Augustus’ к 1665 году вышел из моды не только в Голландии, но даже в Англии. Через сто лет после тюльпаномании за десять луковиц ‘Semper Augustus’ давали один гульден; в середине XVIII века упоминания о сорте навсегда прекратились. На смену старым фаворитам пришли новые пестролепестные сорта, стоившие до четырёхсот гульденов за луковицу, а затем и они вышли из моды, подешевели, и пали жертвой вируса. После Второй мировой войны пестролепестные тюльпаны - рассадники заболевания - были изгнаны из коммерческих хозяйств; к 2013 году в реестре сортов Королевской ассоциации не осталось ни одного «рембрандта». Пестролепестность культивируемых в XXI веке сортов обусловлена не вирусом, а искусственно вызванными мутациями.

Цветочные бумы

Цветочные «мании» время от времени вспыхивали и в XVIII, и даже в XX веке. В 1703 году с приходом к власти Ахмеда III в Османской империи начался «век тюльпанов». Новый султан, сам знаток и любитель тюльпанов, пробудил в стамбульском обществе новую волну тюльпаномании. Учитывая опыт Голландии Ахмед не допустил открытой спекуляции: вначале он ограничил число цветоводов, имевших право на торговлю луковицами в Стамбуле, затем ограничил цены на луковицы и запретил торговлю тюльпанами в провинциях. После низложения Ахмеда в 1730 году увлечение быстро сошло на нет, множество сортов селекции начала XVIII века погибли в запустении. Примерно в те же годы «мания» вернулась в Нидерланды: здесь началась гиацинтовая лихорадка. Голландцы, до того равнодушные к махровым гиацинтам, неожиданно увлеклись ими. В 1720-е годы цены на новые сорта гиацинтов росли стабильно, но медленно. В 1730-е годы начался ажиотажный спрос, удовлетворить который цветоводы не могли (гиацинт растёт и размножается намного медленнее тюльпана). Ровно через сто лет после тюльпаномании, в 1736-1737 годы, цены на гиацинты достигли максимума в тысячу гульденов за луковицу, а затем рухнули. К 1739 году цены на редкие гиацинты упали в 10-20 раз. Никакие фьючерсы и опционы на этот раз не использовались, да и общее количество гиацинтовых спекулянтов было невелико, поэтому обвал рынка в 1737 году прошёл без последствий, а саму лихорадку 1736-1737 годов быстро забыли.

Ещё одно столетие спустя, в 1838 году, во Франции началась георгиновая лихорадка; на пике ажиотажа «клумба» (условная единица мелкооптовой торговли) клубней георгин стоила до семидесяти тысяч франков. В 1912 году в Нидерландах начался недолгий ажиотаж вокруг новейших сортов гладиолусов, прервавшийся с началом Первой мировой войны. Последняя по времени цветочная «мания» произошла в 1980-е годы в Китае вокруг ликориса лучистого, или паучьей лилии - распространённого декоративного растения, широко культивировавшегося в Маньчжурии и во времена империи, и при коммунистах. К 1982 году луковицы редких, новейших сортов стоили до ста юаней (около 20 долларов США); в 1985 году цены достигли максимума в 200 тысяч юаней за луковицу, что составляло примерно триста годовых зарплат квалифицированного китайца. Летом 1985 года чёрный рынок луковиц обвалился, цены упали примерно в сто раз.

Легенда о тюльпаномании

Титульный лист «Первой беседы Вармондта и Гаргудта». Издание 1734 года, выпущенное в разгар гиацинтовой лихорадки

В 1637 год харлемский издатель выпустил в свет памфлет «Беседа Вармондта и Гаргудта»; в том же 1637 года за первой «Беседой» последовали вторая и третья. «Беседы» - единственное историческое свидетельство, подробно описывающее устройство коллегий, «технологию» спекуляций и развитие событий после февральского краха. Именно к ним восходят все исследования тюльпаномании, от хроники XVII до работ XXI века. Документов 17 века о выращивании тюльпанов и торговле ими сохранилось достаточно много, но почти все либо не имеют к тюльпаномании прямого отношения, либо никак не подтверждают её. Только рукописных, иллюстрированных от руки альбомов и каталогов тюльпанов сохранилось около полусотни, однако цены указаны лишь в нескольких из них, насколько они реальны или завышены - не известно. Та же неопределённость сопутствует и другим документам, зафиксировавшим цены на редкие луковицы - купчим, отчётам аукционов, судебным и наследственным делам. По мнению историков XXI века, «Беседы» излагают факты достоверно и точно, но безусловно предвзяты. Это не пособие по биржевой игре, а открытая проповедь против игры. Некритическое отношение позднейших авторов к полемическому настрою Романа способствовало тому, что в литературе и народном предании закрепилась фактически неверная легенда о тюльпаномании.

Уже к середине XVII века предание о крахе 1637 года стало мифом и обросло небылицами. В 1660-х годах Айтзема воспроизвёл критическое изложение Романа в своей шеститомной хронике, в 1670-е годы собственное критическое описание тюльпаномании, опубликовал Абрахам Мунтинг - сын голландца, потерявшего состояние на тюльпановых спекуляциях. В 1797 году вышло в свет, а затем неоднократно переиздавалось повествование Иоганна Бекмана - компиляция «Бесед» и многочисленных исторических анекдотов XVII-XVIII веков. Именно Бекман «ввёл в оборот» историю о матросе, который съел драгоценную луковицу, приняв её за обычный лук, ему же принадлежат слова: «Наконец-то луковица лопнула, как мыльный пузырь». Аргумент Бекмана о том, что ни один человек в здравом уме никогда не согласится платить сотни и тысячи золотых за «бесполезные корневища», надолго определил восприятие тюльпаномании как иррациональное массовое помешательство, завершившееся разорительным кризисом. В 1841 бекмановскую трактовку событий окончательно закрепили «Наиболее распространённые заблуждения и безумства толпы» Чарльза Маккея.

В годы великой депрессии книга Маккея стала популярна в США благодаря деятельности Бернарда Баруха. В предисловии к переизданию 1932 года Барух писал, что именно маккевское описание тюльпаномании помогло ему спасти своё состояние: он успел уйти с фондового рынка до краха 1929 года. В 1930-е годы маккевский миф прочно вошёл в обиход политиков и журналистов; с тех пор в англоязычном мире ни одно большое или малое экономическое потрясение не обходится без упоминания тюльпаномании. «Подробные описания» тюльпаномании в популярной литературе приняли преувеличенный, неправдоподобный вид: например, в 1997 году обозреватель Management Today Раймер Ригби всерьёз утверждал, что «к 1630 году некогда бурлившая, деловая, всемирно знаменитая голландская экономика полностью зависела от тюльпанов… каждый свободный квадратный дюйм земли был отдан их возделыванию…» .

В серьёзных экономических работах первой половины XX века маккевский миф почти не использовался. Положение изменилось в 1957 году, когда Пол Самуэльсон ввёл в лексикон экономистов понятие «феномена тюльпаномании» - состояния рынка, при котором цены и издержки продавцов могут расти неопределённо долго, и могут рухнуть в любой, никому не известный момент времени. В 1960-е годы тюльпаномания надолго закрепилась в языке академической экономики, как полноценный экономический термин. В первом издании Нового экономического словаря Palgrave (1987) один из авторов теории солнечных пятен Гильермо Кальво определил тюльпаноманию как «состояние [рынка], при котором поведение цен на определённые товары не может быть исчерпывающе объяснено фундаментальными экономическими факторами» (в экономике XXI века эта формула - одно из определений финансового пузыря). Впрочем, такой подход был отнюдь не всеобщим: в том же 1987 году Чарльз Киндлбергер в своей «Финансовой истории Западной Европы» полагал, что всякому спекулятивному кризису обязательно предшествует аномальное расширение денежной массы, а в XVII веке, в отсутствие банковской системы, оно было невозможно. Критик Киндлбергера, либертарианец Дуглас Френч считает, что денежная масса Нидерландов быстро расширялась и без банковского кредита, за счёт доходов в золоте и серебре от колониальной торговли и пиратства, т.е. тюльпаномания была побочным детищем экономической политики Соединённых Провинций, поощрявших приток богатства в страну.

Новейшие исследования

Ревизия маккевского мифа началась в 1989 году с выходом в чикагском «Журнале политической экономии» статьи Питера Гарбера. Исследовав доступные Бекману и Маккею источники, он пришёл к выводу, что каноническое описание тюльпаномании - не более чем легенда, порождённая пропагандой XVII века. Движущей силой этой легенды было стремление голландской деловой элиты перекрыть поток инвестиций в теневые и спекулятивные секторы экономики. Эмоциональные утверждения о заоблачных ценах на «бесполезные корневища», считал Гарбер, не могут подменять научный фундаментальный анализ рынков XVII века, а таким анализом его предшественники пренебрегали. Обобщив архивные сведения о ценах на тюльпаны, Гарбер утверждал, что всплеск цен на редкие сорта в 1630-е годы не был иррациональной аномалией. Ненормальным был лишь пьяный угар непрофессиональных спекулянтов «мусорным товаром» в коллегиях. На рынке же редких тюльпанов цены отражали ожидания компетентных продавцов и покупателей, и следовали привычной модели жизненного цикла нового товара. Тюльпаномания, по Гарберу, не была ни «манией», ни «пузырём», ни «кризисом»; она не оказала влияния на развитие страны и не могла это сделать.

В 2006 альтернативное объяснение тюльпаномании выдвинул калифорнийский экономист Эрл Томсон (1938-2010). Он полагал, что главной причиной роста цен стало неявное изменение правил игры на рынке - переход от обычных форвардных сделок к безрисковым опционам. Главный вывод Томсона совпал с мнением Гарбера: тюльпаномания - «замечательный пример эффективного рыночного ценообразования, при котором цены на опционы примерно совпадали с ожиданиями осведомлённых продавцов». Работа Томсона также подверглась жёсткой критике с разных сторон.

В исторической науке пересмотр маккевской легенды закрепила вышедшая в 2007 году «Тюльпаномания» Энн Голдгар - убедительная работа, основанная на массе новых архивных материалов. Голдгар не только изложила последовательность событий, очищенную от позднейших искажений, но и попыталась прояснить место цветоводства в жизни голландцев XVII века, и причины того, что такое явление оставило о себе столь долгую и неверную память. Главный мотив и вывод книги - тюльпаномания была острым, неожиданным для современников потрясением этических основ общества. Её крах не нанёс прямого ущерба экономике страны, но навсегда изменил деловой климат Голландии. Тюльпаномания по-прежнему упоминается и как символ экономического кризиса, и как пример «заблуждений и безумств толпы», в том числе - финансистами высшего ранга. Например, бывший министр финансов и председатель центрального банка Нидерландов Нут Веллинк, выступая с осуждением криптовалют в 2013 году, сказал, что «биткойны хуже тюльпаномании. Тогда, по крайней мере, вы получали за свои деньги тюльпаны…».

График стоимости Bitcoin к USD с сайта:

Залечь на дно в Амстердаме. Как кризис сразил футбол Нидерландов

Чемпионат Нидерландов по-прежнему поставляет молодых звёздочек в Европу, но становится слабее из-за кризиса футбольной системы страны.

В Голландии больше не верят в сборную страны

Такова жизнь – ещё на ЧМ-2014 «оранжевые», ведомые хитрым лисом Луи ван Галом , взяли бронзу, наступая на горло собственной песне и играя в неголландский футбол. А на Евро-2016 «Заводной апельсин» не поедет вообще. Неужели стоило всего лишь выдернуть из сборной тренера-неформала, чтобы по принципу домино сбить всё построенное?

Когда голландцы не попали на Евро, местные журналисты упражнялись в остроумии. Но больше всего мне понравилось, как на ту ситуацию отреагировал Сьорд Муссу , колумнист AD: «Некоторое время назад Берт ван Марвейк , сидя на диване в Меерсене и вспоминая о Евро-2012, спокойно попивал кофе и меланхолично говорил, что это один из худших турниров во всей истории «оранжевых». Тогда он чётко объяснял мне конкретную причину провала – отсутствие должной подготовки. Но сейчас у нас нет единой причины! Может, всё началось с автогола в Чехии, может, с Рейкьявика – города ледников и йети. Если позор может быть красивым, то этот голландский «апельсин» опозорился потрясающе красиво, провалившись на всех фронтах».

Нидерланды – Франция

В том, что голландский футбол якорем погружается на дно, действительно нет единой причины. Пролёт сборной мимо Евро лишь верхушка айсберга. Устаревают идеи, становятся слабее клубы, чахнет тренерская школа. Футболисты – пешки на этой шахматной доске. Поколение, которое будет представлять Нидерланды в ближайшие 5 лет, слабее поколения Арьена Роббена и Уэсли Снейдера не из-за школы, не из-за своего уровня. Они жертвы того, что в игре толстосумов голландский чемпионат становится всего лишь инкубатором.

Жалкая, кошмарная участь для самой самобытной лиги Европы. Для лиги, подарившей миру чемпионский «Аякс» с ван дер Саром, Блиндом, Клюйвертом; «Фейеноорд» с Пьером ван Хоойдонком в атаке; крепкий ПСВ Гуса Хиддинка. Они блистали в еврокубках, доходили до полуфиналов и финалов Лиги чемпионов и Кубка УЕФА. Но это было будто в другой Вселенной.

***

В Голландии не могут удерживать ярких звёзд

Вспомните, какой Эредивизия была ещё 10-15 лет назад. Для местных талантов и звёздочек со всех концов света Страна тюльпанов становилась местом, где они проходили сквозь огонь, воду и медные трубы. Златан Ибрагимович, Кристиан Киву, Матея Кежман, Уэсли Снейдер, Арьен Роббен, Дирк Кюйт – все они покидали Нидерланды, когда были сложившимися футболистами, закалёнными чемпионской гонкой, Лигой чемпионов и матчами с запредельным градусом борьбы. Все они (кроме Кежмана, правда) становились лидерами в Италии, Испании, Германии, Англии – во многом благодаря своей закалённости. Их не выдёргивали в «Ювентус» или «Ливерпуль» после трёх удачных матчей.

За эти годы статус голландского чемпионата поменялся – звёздочек, сверкнувших здесь хотя бы мимолётом, покупают при первой же возможности. Обратных примеров – когда футболист уезжал в топ-лигу, окрепнув, обросши мясом, – нынче можно пересчитать по пальцам одной руки. Жоржиньо Вейналдум ушёл из ПСВ, когда стал лидером и мозговым центром «крестьян» (да и с новой командой, как показало время, продешевил). Кристиан Эриксен и Луис Суарес уезжали в АПЛ, чувствуя, что в «Аяксе» они уже сделали что могли, достигли потолка. Кевин Строотман, уйдя из ПСВ в «Рому», заиграл в Риме на космическом уровне – лишь травмы помешали ему стать лучшим центрхавом Серии А (как минимум). А Дейли Блинд – идеал универсального солдата – уехал выжигать все возможные зоны в «Манчестер Юнайтед» только после того, как прокачал умения в том же «Аяксе» де Бура.

Примеров «лишних» людей куда больше. Мемфис Депай, как показало время, оказался не готов к переезду в АПЛ – причём в ментальном плане, а не в игровом. Болельщики «Лацио» скоро начнут собирать подписи для петиции, которая запретит играть Уэсли Худту: его выдернули в Рим после одного удачного сезона за «Алкмар», до которого Худт крепко сидел на лавке. Как оказалось, без куража и незыблемого доверия Уэсли – очень посредственный защитник, боящийся сделать ошибку и сесть обратно на лавку. Поблекли после отъезда из «Херенвена» Альфред Финнбогасон, Бас Дост и Марк Ут. А какие авансы выдавали Марко ван Гинкелу? Он мог бы стать ключевым игроком «оранжевых», но рано покинул «Витесс». Да и выбор сделал не лучший – попал в «Челси» Жозе Моуринью.

Трансферный рынок настолько обезумел, что теперь даже аутсайдер Чемпионшипа может купить ключевого игрока «Алкмара» или «Твенте». Причём за маленькие деньги – голландцы исторически не наваривались на своих талантах. А футболисты в погоне за новым вызовом слишком рано уезжают из Нидерландов. Результат налицо – посмотрите на сборную, не попавшую на Евро. «Оранжевые» зависели лишь от Роббена (не поверите, но ему уже 32), а после его травмы – от Мемфиса Депая, к такой ответственности не готового. Между поколением 30-летних, которое созревало в Эредивизии, и новыми лицами целая пропасть. А ещё в Нидерландах почти нет преемственности поколений. Дядек, играющих бок о бок с такими, как юные-юные Вацлав Черны, Стивен Бергвейн и Рихайро Живкович, – кот наплакал. Есть разве что Дирк Кюйт, тянущий на себе «Фейеноорд».

***

Голландия испытывает кризис тренерских идей

В безбашенном и энергичном, как песни Enter Shikari, чемпионате, где ставка на 4-3-3 вечно в моде, не так много тренеров, которые выделяются среди серой массы. Конечно, и в Стране тюльпанов есть уникумы. Например, Эрик тен Хаг, поучившись два года у Хосепа Гвардиолы в «Баварии», сделал «Утрехт» одной из самых колючих команд Эредивизии, наладив игру в защите и дав подопечным задание регулярно использовать разрезные передачи через середину.

У «Аякса» есть Франк де Бур – его эксперименты с 4-3-3 выглядят смело и свежо, находится место даже голландской вариации игры с «ложной девяткой» (раньше её с блеском исполнял Сим де Йонг, сейчас время от времени «девяткой» выходит Дэви Классен). У ПСВ – Филипп Коку, который в дуэли с «Атлетико» доказал, что команда из Голландии может играть строго, в три центральных защитника, а не рваться вперёд. Школа Луи ван Гала и Рональда Кумана налицо. Всего три тренерских команды на всю Эредивизию - «Утрехт», «Аякс» и ПСВ, причём с поправками (де Бур уже давно плутает в запутанном лесу своих идей, Коку же строит команду-хамелеон, чьи игровой рисунок и настроение зависят от соперника). Негусто. А каждый сильный тренер идёт работать только в топ-чемпионаты – туда, где ему готовы предложить больше денег.

Есть ещё Йон ван дер Бром, растущий под крылом Марко ван Бастена вместе с «Алкмаром». Но он не тактик-реформатор, способный предложить голландскому футболу что-то новое. Он психолог, под чьим чутким руководством раскрывается молодёжь (например, форвард «сыроваров» Винсент Янссен – на «товарняк» с Францией он впервые в карьере получил вызов в сборную). И, в общем, всё.

Других ярких тренеров с незамыленным взглядом в Голландии просто нет. Остальные плывут по течению, играют по канонам, меняя лишь мелочи. Если вдруг – следственного эксперимента ради – вытащить из «Фейеноорда» Джованни ван Бронкхорста, худшего психолога сезона (категоричность тут к месту: как можно проиграть 7 матчей кряду, будучи в чемпионской гонке, и допустить внутрикомандный раздрай?), а на его скамейку посадить Алфонса Грунендейка из соседского «Эксельсиора» – не изменится ничего. Эти двое, как и большинство голландских тренеров, не станут революционерами – они так и будут играть по схеме 4-3-3, делая косметические изменения (вроде перестроения «Фейеноорда» на тактику с одним опорным, Веиновичем, вместо двух) и не ставя необычные эксперименты. Они никогда не станут такими, как Луи ван Гал, – спорным противоречивым, но падким на что-то новое.

Возможно, причина такого тренерского застоя в консерватизме голландцев. Они позовут в «Аякс» или «Фейеноорд» либо своего воспитанника, либо специалиста с уровня ниже, из «Алкмара» или «Твенте». Но не станут звать иностранца. Голландским тренерам не хватает идей других школ. Тен Хаг строит «Утрехт» по образу и подобию команд Хосепа Гвардиолы, который, в свою очередь, опирается на итальянцев Сакки и Маццоне. Смешение стилей и школ даёт непревзойдённый эффект – «Утрехт» идёт в Эредивизии пятым, а в Кубке Нидерландов уже добрался до финала.

Голландцам нужен ещё хотя бы один тренер, набивший шишек и набравшийся опыта за рубежом. Возможно, вскоре он уже появится в Стране тюльпанов – Яп Стам, поработавший с Алексом Фергюсоном и Карло Анчелотти, а в последние годы наставлявший на путь истинный молодёжь «Аякса», с лета возглавит «Виллем II». Главное, чтобы Стам действительно оказался проводником новых идей. Любителей плыть по течению и так хватает.

***

В Голландии начинают умирать клубы

Ни для кого не новость, что «Твенте» находится в коме, а дышать ему помогает аппарат искусственного дыхания в виде поблажки от KNVB, которая дала «туккерс» время на погашение долгов. Летом прошлого года мы рассказывали, как «Твенте» встал на грань банкротства – спасибо Йопу Мюнстерману, чьё «умение» вести менеджмент не переплюнут даже в России. С тех пор «Твенте» стало только хуже – клуб не смог содержать «молодёжку», женскую команду и влез в 90-миллионный долг. Вдобавок в Сеть выбросили договор «Твенте» с инвестиционным фондом Doyen Sports, который получал от клуба 30% с продаж игроков. Именно поэтому последние продажи «туккерс» – Тадич, Кастаньос, Промес – не помогли клубу зажить припеваючи. Именно поэтому ничего не изменит продажа единственного ценного актива «Твенте» – Хакима Зиеха, единственного лучика света в этом тёмном царстве.

Как бесславно вести менеджмент. Уроки от голландского «Твенте»

Сейчас дела «Твенте» ещё хуже. Клуб на три года отстранён от еврокубков, а руководителям установили дедлайн по закрытию долгов – до конца сезона. Мэрия Энсхеде сделала всё, чтобы «Твенте» остался на плаву, и вложила в клуб 32 млн евро – астрономические для города деньги. Но есть ли ещё хоть один инвестор, который поверит аферисту Мюнстерману?

К сожалению, это не единичный случай.

Вместе с «Твенте» летом рискует умереть «Фортуна» из Ситтарда (17-е место в Эрстедивизии). Клуб из провинции Лимбург, чьи главные символы – сыр и местная водка, пострадал из-за неправильно составленного бюджета. Проблемы с выплатой зарплат, дефицит в 900 тыс. – это только верхушка айсберга. Пока что болельщики «Фортуны» спасают клуб – они выкупили часть акций клуба за 91 тыс. евро. Но жёлто-зелёным рано расслабляться. Шесть лет назад они уже были на грани банкротства, на клубном счету оставалось всего 200 евро – тогда «Фортуну» удалось спасти лишь чудом.

С трудом держится на плаву «Неймеген» – в 2002-м компания NEC, курирующая клуб, продала стадион городским властям, а теперь с трудом платит за аренду «Гоффертстадиона». Задержки зарплат есть в «Зволле». «Ден Хаг» и «Рода» перестали испытывать финансовые трудности благодаря появлению частных инвесторов. В Гааге уже почти два года заведуют китайцы во главе с Хуэй Вангом, в Керкраде с ноября 2015-го – Фриц Шруфф, владелец продуктовых магазинов.

Глядя на Нидерланды, понимаешь, что финансовый фэйр-плей стал злом не только для Восточной Европы. Везде есть такие, как Мюнстерман, но ведь клубы могут погибнуть и из-за банальной нехватки денег на сезон, отсутствия спонсорских вложений. В стране, где 90% клубов живут с мизерным бюджетом, а мощной фанатской армией располагает только «большая тройка» - «Аякс», «Фейеноорд» и ПСВ, сложно держаться на плаву, вкладывать деньги в основу, в школу и при этом чего-то добиваться. Припеваючи живут лишь клубы, у которых есть частные инвесторы, – «Витесс» Александра Чигиринского и «Утрехт» Франса ван Соймерена. Скоро то же самое будет с «Ден Хагом» и «Родой».

Остальные клубы Нидерландов живут за счёт спонсоров, продаж билетов, телеправ и игроков, а также подачек от городских администраций. Ничего не напоминает?

***

В Голландии не знают, что делать дальше

«Кризис поглотил голландский футбол. Мы больше не готовы морально, технически и тактически. Наш футбол в упадке», – такую «новогоднюю открытку» для читателей подготовил Volkskrant в декабре. Но ещё больше удивляет голландских журналистов даже не упадок. Вместо того чтобы глубоко копнуть, выяснить, где система, выстраиваемая годами, дала трещину, в Нидерландах решают и обсуждают побочные вопросы. Например, как наказать Мемфиса Депая, приехавшего на сбор «оранжевых» в шляпе? Его игра за «Юнайтед» уже мало кого волнует.

Голландцы заранее окружают себя тупиковыми мыслями: пока в холодных Швеции и Норвегии строят крытые стадионы и стелют искусственные газоны, в Нидерландах уверены, что синтетика убьёт футбол в стране. Вдвойне странно, что так считает Марсель Брандс – спортивный директор ПСВ, собаку съевший в футбольном бизнесе. В конце прошлого года, на съезде в Арнеме, Тийс Велема из Национального университета Тайваня и профессор клинической медицины Франк Валькс, заручившись массой фактов, в своей презентации в PowerPoint доказали: негативное влияние синтетической травы на игру лишь миф. Из-за такого газона полёт мяча не становится более предсказуемым, игра – жёстче, травмы – чаще и тяжелее. Однако мало кто поменял мнение после этой презентации. Теперь об игре на искусственной траве спрашивают и тренеров, и игроков, в чьих головах по вине горе-функционеров тоже пустили корни мифические суждения, не имеющие общего с реальностью.

В Голландии стали с холодным недоверием относиться к инновациям. Это губительно, это противоречит оранжевому футбольному гену, заложенному в ДНК игры Йоханом Кройфом. Вместо того чтобы развивать свою систему подготовки молодёжи, усваивать новые течения футбола, голландцы смотрят, как Европа выезжает на их идеях.
, если бы Мишель Саблон и Боб Бровайс не съездили на стажировку в «Аякс», забрав домой немыслимую любовь к схеме 4-3-3 на всех уровнях, матчам 2х2 и 5х5 на коробках, развитию дриблинга и диагоналей. Дания не получила бы поколение Кьяра, Хёйбьерга и Эриксена, если бы не безумный Мортен Ольсен, который взялся в одиночку решать проблемы датского футбола, основываясь на накопленном в «Аяксе» опыте. Да что говорить – даже «Барселона» не была бы сейчас столь мощна, если бы не Йохан Кройф и его методики.

Но пока соседи, усвоив голландские идеи, выводят свой футбол на новый уровень, Голландия деградирует. И даже если «Аякс» через год внезапно выйдет в четвертьфинал Лиги чемпионов, а сборная отберётся на ЧМ в Россию, этот процесс вряд ли остановится.
Пока в Голландии, наконец, не поймут, что в системе нужно что-то менять.